Исходя из сказанного, можно, далее, предположить, что для трансляции КР достаточно, чтобы была транслируема та дескриптивно-индивидуирующая ее часть, относительно которой истинность ‘Это — а’ (где ‘а’ — имя или термин другого вида, употребляемый как имя) определяется его выводимостью из релевантных обоснованных полаганий специалистов.

Другую группу случаев представляют собой такие, когда именем — скажем, ‘Наполеон’ — называют, например, собаку. Когда хозяин собаки кричит Наполеон! Ко мне!, у нас есть все основания считать референтом имени именно собаку, а не французского императора, но с такими фразами, как, например, В бою Наполеон непобедим или (произнесенной после смерти или исчезновения собаки) У Наполеона было доброе сердце, могут возникнуть недоразумения. Здесь, вероятно, также некоторую ясность может внести анализ релевантных контекстуальных различий. Если хозяин собаки — специалист относительно имени ‘Наполеон’, то этот случает подпадает под вид наименования, который можно обозначить, используя обиходное выражение в честь такого-то (того-то). Для его спецификации существенно, что, если формируется новый специальный контекст употребления термина, относительно которого уже существует другой специальный контекст его употребления, и субъекты этого нового специального употребления (по крайней мере, часть из них, но лучше, вероятно — чтобы большая) являются также специалистами относительно его уже устоявшегося употребления, то, от термина в его новом специальном употреблении можно ожидать, что он будет иметь что-то вроде разделенной между двумя индивидами референции. И можно предположить, что это свойство референции такого термина будет характеризовать также и его употребления теми специалистами (относительно его новой референциальной значимости), кто не принадлежит к числу специалистов относительно его исходной референциальной значимости. Применительно к этому случаю можно сказать, что новая конвенция является следствием предыдущей и связь меджу ними каким-то образом — возможно, каузально — можно проследить.

Если, однако, среди субъектов новообразованной КР нет специалистов, чье употребление соответствующего термина было бы специальным в смысле некой уже существующей относительно его значимости конвенции такого рода, то в таком новообразованном специальном контексте термин будет, очевидно, иметь единственную, а не разделенную, референцию и его референт в составе какой-либо двусмысленной фразы будет определятся тем, к какой из двух КР принадлежит говорящий — если же он вообще не принадлежит к числу специалистов относительно этого термина, то последний, очевидно, вообще нельзя обоснованно считать референциальным в таком употреблении (вернее, относительно данного субъекта его употребления).

С терминами естественных видов, вероятно, таких проблем вообще не должно возникать, поскольку они в известном смысле не выходят из употребления, т.е. в цепи их употреблений на весьма длительных временных интервалах, как правило нет существенных разрывов. А следовательно, КР относительно них (если только мы допускаем что условия референциальности таких терминов могут быть аналогичными условиям референциальности собственных имен и определенных дескрипций) может сохраняться вследствие прямой транслируемости даже демонстративно-индивидуирующих ее элементов. Относительно же абстрактных терминов (по крайней мере, некоторых) — например, математических (если мы, опять же, склонны трактовать их значимость по аналогии с референциальностью имен и им подобных) — вероятно, способны помочь выйти из затруднения дополнительные операциональные конвенции, позволяющие не сводить их объемы к классам материальных объектов, например — токенов (значков или сочетаний звуков), на которые мы можем единственно непосредственно указывать. Репрезентативное отношение между этими объектами и математическими объектами, референцию к которым мы могли бы хотеть сохранить за соответствующими символами языка — как будто такого же типа, что и между, скажем, конкретным изображением Пегаса и самим Пегасом: так же, как нигде нет самого Пегаса, а указать мы можем только на его изображения, мы не можем указать на сами числа, а всякий раз указываем только на их репрезентации. Между тем, несмотря на видимое сходство репрезентативных отношений в случае отношения ‘Пегас-изображение Пегаса’ и отношения ‘число-знак числа’, между этими случаями имеется принципиальное различие: в то время как со знаками чисел мы можем делать именно то, что предполагается делать с числами, т.е. приписывать им именно те операциональные характеристики, какие можем приписывать самим числам (это прежде всего