Игорь Калинаускас
"Жить надо!" (часть 3)


 

СОДЕРЖАНИИЕ:

Часть первая
 
  • ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК
  •  
  • СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МИРЫ
  •  
  • О СПОНТАННОСТИ (смешная)
  •  
  • СОЗНАЙТЕСЬ И СОГЛАСИТЕСЬ
  •  
  • О ДВУХ ПРАВДАХ
  •  
  • СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МИРЫ (продолжение)
  •  
  • БРАТЬ И ДАВАТЬ
  •  
  • КРЕДО
  • Часть вторая
     
  • ТЕЛО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
  •  
  • ВОПРОСЫ
  •  
  • ТЕАТР ЖИЗНИ
  •  
  • ТЕХНОЛОГИЯ ЖИЗНИ, ИЛИ КТО КОГО ЖИВЕТ
  • Часть третья
     
  • СУБЪЕКТ И "ЗАКОНЫ ЖИЗНИ"
  •  
  • ПРОСТРАНСТВО В ПРОСТРАНСТВЕ
  •  
  • О ТЕНДЕНЦИЯХ РАЗВОПЛОЩЕНИЯ И ВОПЛОЩЕНИЯ В ДУХОВНОМ РАЗВИТИИ
  •  
  • ОБ УНИКАЛЬНОМ И ТИПИЧЕСКОМ



  • СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МИРЫ (продолжение)

    Сегодня мы вернемся к теме социально-психологического мира, потому что для практической работы это ключевое понятие. Социальнопсихологические миры необходимо в первую очередь четко отделять от вертикальной структуры общества, от социальных пластов. Потому что, как показывают наблюдения, человек, сделавший карьеру, начинает тянуть к себе наверх людей прежде всего из своего социально-психологического мира. Когда-то в годы "прекрасного застоя" я имел одну небольшую возможность взглянуть, как живут там, на уровне, скажем, министра республиканского масштаба. Что интересно, между собой они объединяются не по принципу социальной иерархии, а по принципу социально-психологических миров.

    Это первое, что нужно отделить, потому что социально-психологические миры нельзя делить по принципу выше-ниже. Выше-ниже — это иерархическая структура самого общества, социальная структура. Социально-психологические миры можно рассматривать выше-ниже, если вы используете какой-то критерий принципа самореализации или какие-то этические конструкции с точки зрения самого себя или с точки зрения своих идеалов, тогда можно сделать такую классификацию: "это — ниже, а это — выше". Но сами по себе они не выше и не ниже, это горизонтальное рассмотрение, они все в одной, собственно говоря, плоскости, и членами одного и того же социально-психологического мира могут быть люди социально совершенно разных уровней. Особенно это хорошо наблюдать, когда едешь на рыбалку, на зимнюю, на льду. Там же никто не знает, кто генерал, а кто дворник. А вот жаргон, словечки, оценки, стиль поведения  — они объединяют людей.

    Все здесь присутствующие в большей или меньшей степени прикоснулись к особому миру. Миру, который свои принципы, свой стиль жизни, свою систему оценок, свою этику, свою мораль берет не из Великого Среднего. Например, принцип, что всякая форма пуста, то есть любую форму можно, с точки зрения этих знаний, заполнить любым содержанием. И вот здесь первая ловушка, вы можете видеть, что у этого человека формы поведения совпадают с вашими. И на основании этого прийти к заключению, что этот человек вам близок по миру, и только соприкоснувшись вплотную, вдруг с сожалением обнаружите, что, оказывается, содержание этой формы совсем другое… И это момент тренировки, умения видеть сразу не только форму проявления поведения, взаимодействия, стиля, но и содержание, которым эта форма заполнена, — вот это, пожалуй, самый главный момент. Скажем, есть два очень близких мира, один мир условно называют мир "богемы", то есть это мир людей около искусства и в искусстве, но они не очень в искусстве, потому что работают они мало, претензии высокой, настоящей на служение искусству у них нет, но они как-то при искусстве. И почему? Потому что мир искусства, будучи миром замкнутым, небольшим по объему, имеет некоторое большее количество степеней свободы в данном социуме в соответствии с принципом, по которому социум обосабливает специалистов. Чем меньше количественно мир этих специалистов, тем больше степеней свободы. Как правило, человек использует только те степени свободы, которые "свобода от", и только немногие, осознанно или в силу своей вовлеченности, используют "свободу для". И вот в мире около искусства можно совершать поступки несколько вызывающие с точки зрения других миров, и это прощается им, это разрешено. "Артисты! Что с них возьмешь?" Но в этом якобы пренебрежительном "артист" — в нем же и зависть. Ему можно, ему разрешено. Если кто-то из нас с вами пьяным упадет на Крещатике и его там будут поднимать, грузить в машину, а он еще будет кричать?! Сами понимаете, последствия… А если это будет, скажем, известный артист, то это совсем другие последствия. Хотя поступок один и тот же. Ему можно. А нам с вами нельзя. И практически взаимная зависть миров друг к другу прежде всего опирается на то, что позволено в этом мире и что не позволено. Есть очень близкий, в определенных аспектах, к богеме мир. Это мир научных работников. И опять же не тех, кто служит науке, как моя шефиня, которая говорит, что все, что может позволить себе настоящий ученый, — это один раз в неделю сходить в кино или театр. И если он позволяет себе больше, то он ведет светский образ жизни. Так же, как около искусства, есть люди и около науки. Они уже давно наукой всерьез не занимаются. там опять же есть определенная степень свободы, то есть большее количество разрешений, но уже не на улице, а в кабаке, "на хате", все вроде люди светские, и все люди вроде как бы свои, и есть свой стиль. И он по форме очень совпадает. Но содержание все-таки чутьчуть разное. Как ни странно, даже в каких-то своих самых, казалось бы, низменных проявлениях, но содержание, внутренность все равно другая. Есть мир мафии. Не мафии в смысле американском или итальянском с пистолетами и прочим, а мафии в смысле службы сервиса. Мы — одна из немногих стран, где обслуживающий персонал сидит на шее у клиента, все перевернуто. Нужные люди. У них тоже степени свободы, но эти степени свободы только для своих. Они прячутся от других людей. Они гораздо более закрыты. А есть мир, который, на наш взгляд, может показаться совершенно примитивным, его можно назвать патриархальным. В городах тоже есть такой, как бы немножко похож на крестьянский… И вы можете с удивлением обнаружить, что там степени свободы почти нет. И он может произвести очень сильное положительное впечатление, потому что там очень строгие правила. Там нарушение степени свободы прячется даже от своих, поэтому там расцветает ханжество. Можно, но чтоб об этом никто не знал. Значит, лучше всего, на мой взгляд, ориентироваться в новом для вас социально-психологическом мире прежде всего по степени свободы. Что разрешено? И на каких условиях разрешено? Отчего, по отношению к Великому Среднему, человек в данном мире свободен, или, наоборот, не свободен по отношению к какому-то вашему среднему представлению о том, что такое есть свобода. Этот момент для анализа социально-психологического мира, для практического понимания реакций и поведения человека самый важный. И, конечно же, внутри этого мира нужно постараться отличить "свободу от" и "свободу для". Хотя человек, когда ему удается обнаружить какую-то степень свободы, редко начинает думать, что тут "для", а что тут "от". Всем сразу хочется быть "свободными от". Очень важен момент, когда человек хочет покинуть свой социально-психологический мир в силу тех или иных причин: профессиональной ориентации, отсутствия плюс подкреплений в своем мире тому, что позволено в другом.

    Есть люди, которые в силу разных обстоятельств всю жизнь движутся из мира в мир, эти люди как пирог о семи углах. Когда-то на Руси пирог такой был — кулебяка, о семи углах, и в каждом углу своя начинка. Такие люди внутренне противоречивы, потому что они через себя пропускали различные, иногда слабо стыкующиеся социально-психологические миры. Они потенциально могут строить какой-то новый мир, но по сути они везде чужие. Вот мы с вами тоже ведь везде чужие. Чем серьезнее занимаемся психологией, тем более чужие. Самое интересное, что поскольку мы занимаемся конструктивной психологией, практической, то мы и среди большинства психологов тоже чужие. "Стая опознает чужого по запаху". Очень трудно проконтролировать в себе самом все проявления того мира, к которому ты принадлежишь и который трудно осознать. И еще труднее проконтролировать, попытаться сыграть что-то не из своего, а из другого мира. Оставить свой социально-психологический мир — это и значит оставить самого себя. Получается, что социально-психологический мир — это как бы та река, то озеро или тот аквариум, в котором каждый человек живет как рыба. Если вы выпрыгиваете из этого аквариума, нужно перепрыгнуть четко в другой и мимикрировать, чтобы быть похожим на местных рыб, либо выпрыгнуть и начать делать вокруг себя свой аквариум. Как Игорь Николаевич делал Школу вокруг себя, огромный такой аквариум, в котором он себя чувствует как рыба в воде. Это новый социально-психологический мир. Когда-то нас вообще было трое: мой учитель, я и Боря Тираспольский. Учитель уехал, Боря уехал, пришлось делать… Вот этот момент сложен, потому что, чтобы хорошо разбираться в других мирах, вы должны познакомиться со своим. Познакомиться в смысле осознать. Очень часто говорят о проблеме стабильного осознавания, растождествления, об инструментальности, о типе информационного метаболизма, о ценностной структуре личности, но самое главное — осознать свой социально-психологический мир. Отследить в себе это. Это очень трудно, но очень продуктивно, потому что тогда вы многое поймете в своей жизни адекватно, многие истории, случившиеся с вами, откроются вам в совершенно другом свете. Вы читать книжки станете иначе, вы с людьми разговаривать станете иначе, потому что вы будете понимать, что нужно… что там есть еще вот эта информация — информация о социально-психологическом мире. Я думаю, почему ближе всего к этому подходит профессия режиссера? Вот я тут вчера случайно опять телевизор смотрел, российскую программу, и там женщинарежиссер. Что-то с театром у нее не сложилось, и она придумала замечательную вещь — открыла семинар "Режиссерский анализ классических драм для формирования творческой системы обучения". И происходит разбор пьес через анализ того, что там, собственно говоря, происходит. Режиссура — это и есть создание мира, один пытается угадать мир, созданный автором, а другой, с помощью пьесы, выражает свой. Но суть одна — за несколько часов нужно создать убедительный социальнопсихологический мир. Естественно, что психолог, получивший университетское образование, понятия не имеет о том, что такое существует, он из своего мира пришел и в свой мир ушел. Поэтому ближе всего к этому подходят люди искусства. Когда Лотман или Бахтин пишут о литературе в общем-то, а все читают как философское откровение, то это происходит не потому, что это какая-то неожиданная философия, а потому, что это конструктивная философия,- так же как конструктивная психология, она имеет практическую цель. Когда Бахтин говорит о хронотопе как о характеристике художественного произведения, то есть говорит, что время и пространство художественного произведения имеют свои специфические качества, и когда мы с вами замечаем, что у человека, занимающегося психоэнергетикой, появляется другое чувство времени, он начинает жить проживанием более полным, и потому от утра до вечера проходит огромная жизнь, — это и есть перемещение из одного времени человеческого совсем в другое человеческое время. Так как же вы хотите, чтобы вы состыковались? Если вы к вечеру вспоминаете утро как что-то резко удаленное от вас, а другой человек, собственно говоря, только в пять часов просыпается. Что до этого у него просыпаться нет необходимости — встал, оделся, позавтракал, впрыгнул, выпрыгнул, встал на рабочее место, отработал, вышел — выдох — жизнь! А сколько той жизни? С пяти до десяти-одиннадцати, когда уже нужно обязательно лечь спать. Значит, встал, поспал, опять в шесть часов проснулся, заснул. Это же другая жизнь, другое время. Так же как человек, который никогда не выезжал из своего родного, любимого города,  — это один человек. А человек, которому сесть в самолет и махнуть куданибудь за тысячу километров, там заработать тысячу рублей — и это не проблема, — другой человек. У него другое пространство и время. Значит, еще один признак социально-психологического мира: это хронотоп специфический для каждого. Есть социально-психологические миры, где к пенсии начинают готовиться лет с двадцати пяти. Понимаете, уже серьезно у них так: чтобы была хорошая пенсия, надо то-то, то-то, то-то. А до пенсии еще тридцать лет, но уже готов. Так принято. Такое время в этом мире. Есть социально-психологические миры, где любой человек, который вообще позволяет себе больше, чем поездку в отпуск,- это просто несерьезный человек, без корней. А есть социально-психологические миры, в которых, наоборот, если человек не поменял двадцать-тридцать мест работы, то это не человек вообще. И т.д. и т.п. Вот что надо помнить, размышляя о том, что есть норма, а что отклонение.

    Я вам рассказывал, как общался с настоящим бичом. Для него Советский Союз- это одна большая квартира. Он точно знает, где надо жить в феврале, а где в марте. И это удалено друг от друга на значительные расстояния, с нашей точки зрения, а с его точки зрения Советский Союз — это одна территория, одно пространство. А если границы откроют — они еще свободнее будут. Как мне один наш турист, ну не совсем турист, а человек, который ездит в командировки, говорит: "В Брюсселе познакомился с одним хипарем, поболтали. Спрашиваю у него: "Куда теперь?" — "А я, — говорит, — сейчас в Париж иду". — "Как в Париж?" — "А так, — говорит. — Хочу в Париж сходить". Через месяц они встретились с ним в Париже. Тот пешком. Вот так ходит по Европе "призрак хиппизма". Во плоти. Для нас с вами это нонсенс. Скоро у нас будет проблема в соседнюю республику, бывшую союзную, прийти.

    …Вы думаете, что все там такие, что все пользуются этими свободами? Нет. Некоторым это в голову не приходит. Не потому, что нельзя, а потому, что им в голову не приходит: "Что это я буду шататься по этой Европе? Мне и дома хорошо. На своем огороде. Можно съездить в этот безумный Париж, один раз в молодости, чтобы потом внукам рассказывать". Мы же с вами думаем, что наша жизнь полностью определяется внешними обстоятельствами. Мы не в той стране, не в то время, а вон там… а вот у них… Да там все точно так же, только богаче, больше там политических, экономических свобод. Но социально-психологические миры гораздо больше похожи, чем мы можем предположить. И приехав куда-нибудь туда, вы будете чувствовать себя плохо до тех пор, пока не встретите своего, из другой страны, но своего. Из того же мира. С удивлением выясните, что вы родственники. Есть такой мир — мир театра, который я хорошо знаю. И куда б я ни приехал, в любую точку Советского Союза, в любую точку за рубежом, — что мне надо? Зайти в первый ближайший театр. Все. Я дома. Просто театр, нормальный, по законам Великого Среднего театрального мира. В любом месте пришел: "Я режиссер".- "О-о! Кофе будешь?" — если там кофе есть, в той стране, или чай.

    Есть миры, выходящие за пределы национальных границ, а есть миры, мало того, что они замкнуты как социально-психологические миры, они еще замкнуты национально. У меня знакомая одна режиссерша, литовка, работает в Минске. Вышла замуж в Минске и повезла своего мужа на родину к себе, на хутор к родителям — познакомиться. Он такой интеллигентный, ему предлагают: "Пей, пей", он: "Ну что ж делать, — ради жены, нoвых родственников…" Больше не ездит. Сказали: "Не привози. Пьяница". А он в Минске в рот не берет. Ну, только на праздник. А прослыл пьяницей. И не докажешь ничего. Это ж как на охоте. Свой среди чужих, чужой среди своих. Где свои, где чужие? И только инстинкт выводит к своим абсолютно точно. Где вам легче всего? Среди каких людей? Это ваши люди, это ваш мир. Если вам хорошо — это ваш. И каждый из нас прекрасно знает, где ему на самом деле хорошо, свободно, легко и, главное, бесконтрольно, потому что что ни сделаешь — точно попадешь! И что поругаешь — все ругают, и что похвалишь — все похвалят! Поэтому когда кто-нибудь из наших куда-то туда забрался, а потом в родную деревню приехал своих навестить, так это ж святое дело. И ему хорошо. Он же там остается, наш посланник. Он же там не прижился, а если прижился, он уже не наш посланник и не наша гордость. Он уже изменщик. Та же самая форма: знаменитый наш, но живет в другом мире, ему же там тяжело должно быть, он должен все время к нам домой рваться! А если прижился — то изменщик, подлый человек, забыл своих. Бросил. Так легко, пытаясь понять социально-психологический мир, мы попадаем с вами на такую ткань жизни, что в нее, извините меня, с топором, и даже с ножичком, и даже со скальпелем не размахнешься. А мы машем друг на друга, тем самым еще больше отделяемся. Это дело тончайшее. И человек не виновен, что он родился не в том мире, где вы. Это хитроумная штука, когда нам кажется, что вот раньше племя, человек внутри племени был… Психологически вы увидите, что все, что было, все формы кооперации, сознательные и бессознательные, они все присутствуют здесь. Только одни на поверхности, другие глубже, третьи совсем глубоко. Это история каждого человека персонально и человечества в целом, в каждом человеке — образ человечества, и он сделан из людей. И когда вы в силу каких-то причин решаете покинуть свой мир, то вы должны свято помнить такую формулу, свойственную этой ситуации: "И сжег он то, чему поклонялся, и поклонился тому, что сжег". Так поступить, так сделать, так думать — значит искренне пережить благодарность всем людям, из которых вы сделаны. Покидая их, уходя в другой мир, этим людям нужно сказать большое спасибо. Потому что где-то там, среди них, или где-то там, в структуре их взаимодействия, и родился этот импульс — перейти в другой мир. Он не с неба упал, не надо придумывать, что "космос позвал". Он там родился. Когда я впервые всерьез сделал самовоспоминание своей жизни, выяснилось, что первым моим учителем была моя бабушка. Чего я в ней до тридцати лет своих не подозревал, и, увы, ее уже не было здесь, я не смог даже поехать и сказать ей спасибо.

    Это все люди, из которых я сделан, и они все стоят рядом. Я и есть они. И Юрий Михайлович Лотман, и моя бабушка, и дядя Миша, который учил меня слесарному делу, и Владимир Федорович, с которым я играл в одном театре, и т.д. Они все — это и есть я. Каким-то чудесным, таинственным образом из всего этого получился я. Вот если вы так будете смотреть на себя и от себя, тогда вы никогда не скатитесь в пустое обличительство, в пустое соревнование — чей мир лучше? Тогда вы сможете говорить с человеком на его языке. Как показывает практика, это самое сложное искусство из всех искусств в мире — говорить с человеком на его языке. На языке его мира. Тогда не нужно будет становиться революционером-большевиком, эсером или еще каким-нибудь идейным реформатором и рубить шашкой себя самого. Даже те, кого мы внутренне проклинаем, которые кажутся людьми, сломавшими вам жизнь… Но ведь вы же им это почему-то разрешили… В силу ли обстоятельств, в силу ли какого-то желания, в силу ли какого-то компромисса, — миллион вариантов. Сколько из нас грешили, пытаясь настроить маму против папы, или папу против мамы, с высоты своих знаний. И так далее и тому подобное. Понимаете, это есть, невозможно быть безупречным, в этом плане невозможно. Жизнь не может быть усовершенствована, потому что она совершенна. Если она не совершенна, тогда совершенна совершенно. И вся проблема в нас, насколько мы постигаем полноту этого совершенства, насколько мы видим возможность движения внутри живой ткани жизни к тому, что, на наш взгляд, более соответствует понятию человек и человеческая жизнь, и насколько мы при этом имеем мужество уважать то, что покидаем. Не уважать то, что покидаешь, это все равно что не уважать лоно своей матери. Мы его ведь тоже покинули. Тут такая тонкая ситуация, требующая предельного внимания, предельной памяти, предельной четкости действий и осознавания. Дело не в том, что плохо или хорошо, надо отказаться от этого критерия "плохо-хорошо", "выше-ниже", а подойти по-другому: это все жизнь, это ее кипящий котел, и у меня есть замысел. Вот если у меня есть замысел по поводу своей жизни и если я еще кого-то нашел, кому этот замысел тоже подходит, то мы можем кристаллизоваться в этом процессе и с этой точки, с позиций своего замысла, посмотреть на эту жизнь, и тогда проявится то, что движет меня к замыслу, тогда в этом хаосе первозданном, живом хаосе жизни, начинаю делать направление, рывок к бытию. Каждое сообщество, сообщество социально-психологического мира, всегда желает, чтобы его представители куда-то прорвались. Куда-то в то, что в этом мире считается выше. То есть все живое стремится занимать место. Всякий социально-психологический мир стремится расшириться вплоть до всего человечества.

    Одно дело ходить, скажем, на завод. Завод — это не мир, это завод. Вы можете быть какой угодно, вы пришли на завод, минимально завязываете отношения — и ушли. А мир, если ты в него вошел, ты должен изучать его законы, если ты хочешь в нем жить, и ты должен изменяться в соответствии с ним, ты должен стать таким, как все в этом мире. В пределах допустимых норм свободы. Разнообразие есть, но оно в пределах допустимых границ. И мир — это больше, чем люди, его составляющие, мир — это традиции, социальное наследование, это масса вещей. Поднимите руки, для кого из вас совершенно нормально выглядит коза, которую для кормления детей держат на балконе многоэтажного дома в городе? Есть кто-нибудь, для кого это нормально? Ну вот, сколько у нас крестьян сейчас будет? Раз, два, три, четыре- что-то там в вашей линии крестьянское вышло, а у остальных нет. Я таких вопросов могу задавать множество. Потому что я этим занимаюсь. Меня осенило когда-то в четырнадцать лет, и с тех пор, если я видел человека из другого мира, который мне вообще не знаком — все, я бросал все, отменял! Я делал все, чтобы с ним познакомиться, сходить к нему в гости, хотя бы один раз, поговорить с его родителями, и потом только успокаивался. Потому что это не теоретический мир, нужно туда занырнуть и еще вынырнуть живым и невредимым.

    А человек ведь этого не осознает. Сейчас, когда в руки вы получили этот новый инструмент, вы можете вспомнить сотни своих и чужих ситуаций, когда человек мучится оттого, что он не там сел, заключен в чужом мире, от него требуют чего-то, а он не понимает, а те, кто требуют, тоже не понимают, почему он не выполняет, и кто-то должен кому-то подчиниться, этот мир тому или… Это, знаете, не простая ситуация. А в нас, в нашей ткани, в психокультуре этого вообще нет, нас этому никогда никто не учил. А ведь современный мир перемешивает людей все активнее, и все чаще и чаще мы оказываемся в ситуациях, где люди различных социально-психологических миров, и надо искать способы нормального решения проблемы, с нормальной состыковкой… Это работа для психолога, для педагога, для людей, которые занимаются социальным планированием, качеством жизни и т.д., для врачей, я имею в виде психотерапевтов, и т.д. и т.п.

    Здесь речь не о конвенциональных нормах, которые одинаковы почти у всех, а вот входная дверь в новый для вас социально-психологический мир открывается, только когда есть пропуск. А что такое пропуск? Для каждого случая это что-то другое. В духовном сообществе приходишь, на тебя смотрят и говорят: "А, у тебя есть допуск". — "Почему?" — спрашиваю. Объясняют. Таким образом я узнал, что у меня восемь входных посвящений. Не потому, что я их сознательно получал.

    Кто там мне печати ставил, на чем ставил, что им видно? Как они между собой это сообщают, Бог их знает. В каждом мире есть пропуск. Если вы выработаете умение быстро понимать, где пропуск, — тук, и вы уже там. Ну потом где-то вы себя выдаете все равно: "Ай-ай! Ай-ай-ай! Чужого пустили!" — и начинается своя игра. Но вы — вот. И не всегда очень сложно. Кстати говоря, чаще всего он довольно простой, но только в голову не приходит. А там всем приходит! А вам не приходит. Потому что мы думаем, что голова — это собственность наша, субъективное пространство сознания. Но ведь туда тоже что-то приходит. Неизвестно откуда, неизвестным путем, и что-то уходит. Нужно убрать прежде всего внутреннее мое пространство — это закрытая вещь и только я контролирую вход-выход. Это страшновато, потому что есть такая болезнь, когда человеку кажется, что его прослушивают, преследуют, на него воздействуют… Но это надо сделать от осознавания, что я сделан из людей. Вот вы же знаете некоторые пропуска: своя квадра, четвертая функция — в общем, знаете пропуска во внутренний мир другого человека. А еще есть то, что никакому контролю не подлежит. С нашей стороны — это "свои". Из своего социальнопсихологического мира. Кинь вас в толпу на вокзале, смею вас уверить, вы быстро найдете своих, может, удивитесь, правда, что это они, но найдете. И в вагоне в долгой дороге найдете, и в новом чужом городе незнакомом.

    Рассказывал мне один человек. Первый раз на своей машине поехал он за границу по тогда еще социалистическим странам. Едет он по Польше, смотрит — сзади все время одна и та же машина с советским номером. Преследует. Ну он терпел-терпел, потом не выдержал, остановился. Машина подъехала, остановилась, выходит мужчина, говорит: "Слушай, давай вместе ехать…" У них не совпало. Они из разных миров. Этот один хотел, а тот не мог один, хоть с кем-нибудь объединиться надо. Еще пример. "Давай вместе жить!" А где это? В твоем мире или в моем? Или где-нибудь еще в третьем? В путешествие отправимся? Это жизненно важно понять: когда вы предлагаете другому человеку — давай будем вместе, — то следующий вопрос: а у кого?

    Сейчас я попробую поделиться размышлениями, которые, может быть, помогут нам завтра уже обратиться к теме "Отца". Ведь очень часто люди пытаются построить новый мир, особенно когда любят друг друга, или найти выход из противоречия между двумя мирами, найти свой новый мир. Известно, что всякая попытка построить мир на двоих обречена изначально, потому что получается не мир, а бегство из мира. А поскольку убежать из себя самого — это убежать из своего социально-психологического мира, то убежать из себя самого невозможно. И я знаю, что это приводит к массе трагедий, драм. Если мы обратимся к мировой литературе, к мировому искусству, то большая его часть питается именно этими невозможностями. У Шекспира Гамлет в начале пьесы обнаруживает, что его мать оказывается совсем другой, чем он думал, глядя на отца, и ей с Клавдием хорошо… Кстати говоря, мало кто это понимает. Когда говорят о Гамлете, то сразу я вспоминаю несколько историй из жизни, в которых происходило то же самое, когда дочь или сын с удивлением для себя обнаруживают, что его родителю с новым партнером хорошо. Построить этот мир на самом деле означает найти новый мир. Найти мир, который потенциально может стать общим домом для этих двоих, или троих, или десятерых. Это творческая, а значит нестандартная работа. Я часто размышляю над тем, почему именно такие люди собираются к нам в группы? Почему именно такие люди становятся учениками? То есть знакомлюсь с тем миром, который получается. Создать мир — это совсем не означает, что контролируешь все в нем. Мир — существо органическое. Хотя я с полным правом могу сказать, что во всяком случае на территории бывшего Советского Союза мир Школы создан моим импульсом. В определенном смысле я его родитель, но это не означает, что все в нем мне понятно, ясно, что все именно так я и хотел и так задумывал. Если бы я так хотел и вообще хотел и задумывал, то никакого бы мира не получилось. Я его нашел с помощью своего Учителя. А почему я его искал? Я оказался выброшенным из какого-то мира, в котором должен был быть мой дом. Те, кто тут собрались, — это выброшенные из своего мира люди. В большинстве подавляющем. Потерянный человек,бездомный. Найти тот мир, который отзовется. Найти тот мир, который существовал когда-либо,где-либо, или сейчас даже где-то существует, а вот рядом — нет. А дальше начать действовать. Действовать можно только двумя способами — переместиться, если эта проблема сводится к перемещению в пространстве, либо начинать создавать. То есть искать таких же бездомных, как и ты, и начать заключать какие-то союзы: дружеские, идейные, деловые, какие угодно. Принять какую-то форму деятельности, какие-то общества, кружки, театры. Дать ему возможность роста, воплощения. Он будет удивлять вас, как постоянно удивляет все живое. Двадцать лет создавался этот мир, а потом мне понадобилось еще три года, чтобы разобраться, что же это такое, и еще три года, чтобы понять, что это хорошо, потому что это живое, и если мне в нем что-то не нравится, то это никакой роли не играет. Если бы в нем было только то, что мне нравится, мир был бы не мир, а конструкция, произведение искусства, вычищенный мир. Когда мы становимся на позицию представления о Боге как о демиурге, т. е. как о Создателе мира, мы говорим о БогеОтце. Когда мы ставим перед собой задачу создать мир, хотя бы маленький, мы уподобляем себя Богу-Отцу. Когда мы просто говорим Отец, мы попадаем между Богом и Отцом. Ибо тот отец, которого мы слышим из утробы, он уже Бог. Он как бы есть и его как бы нет, он что-то делает с мамой. Представьте себе позицию уже обладающего впечатлительностью плода в утробе, что рядом где-то, но невидимо, существует кто-то еще, кроме матери. И когда мы рождаемся, уходим из нее, мы знакомимся с Отцом. Родителей двое. Отец — это немножко инфернальное существо, с которым надо знакомиться. Который имеет какую-то власть. Потом, попозже, мы можем заметить, что папа любит маму, но это уже попозже. И вот этот отец, реальный, биологический или иногда не биологический, но отец, — по идее он автор мира, в который мы попали, покинув утробу матери. По идее, потому что в культуре нашей, по принципам социального наследования, по власти, которой отец располагает, по отношению к нам, закреплен патриархат.

    Это длилось очень долго. Сейчас мы, взрослея, иногда обнаруживаем, а какое отец к этому имеет отношение? Иногда его из-за этого жалко, иногда он из-за этого вызывает такое чувство неудовлетворенных ожиданий наших, почти презрение, скажем так, иногда мы вдруг обнаруживаем, что мама — она же и папа. И так бывает. И что вообще автором этого мира является кто-то другой. И тогда у нас получается такая проекция, в которой Бог предстает в виде идеального отца, то есть всемогущего прежде всего, ибо он должен быть автором этого мира, создателем. Всепрощающим, ибо ребенка надо прощать, он не виноват, пока ребенок. Ну, уронил чашку. Всеведущим, ибо он должен догадываться о том, что мы и высказать не можем. Всезнающим — на любой вопрос должен давать ответ. То есть — идеальным отцом. Дальше может получитья уже совсем дикая история, когда реальный отец и идеальный отец- не тот отец, с отцом не повезло. Но это все внутри утробы. Кто же тот Отец, который ходит за социальной утробой, когда мы говорим: жизнь вот эта — это утроба нашей матери, наша мать? Что он слышит с той стороны? Кто трогает нашу мать, кто ее целует, обнимает, кому она так радуется, кроме нас, кого она так ждет, кроме нас? С кем она нам изменяет? Нам, сидящим в утробе. Кому мы так завидуем уже в утробе и с кем мы конкурируем уже в утробе? Кто он, тот, кто имеет прав больше, чем мы? Кто он, наш отец? Я сегодня ограничусь только вопросом, но я бы хотел, чтобы между этой сегодняшней нашей беседой и завтрашней встречей вы поразмышляли о своем отце. И те, кто считает себя безотцовщиной, тоже. Был отец. Вы поразмышляйте о том пласте жизненных впечатлений, которые складываются у ребенка в утробе матери в отношении к кому-то, это же не осознается, но запечатывается навсегда, это сложное отношение к отцу. Отношение к отцу никогда не бывает простым. Даже если это взаимное понимание, но все равно оно не такое, как с матерью. Потому что без этого какого-то нового осознавания проживания своих отношений с отцом, с матерью, разницы этих отношений, без нового взгляда на это вы не обретете живую плоть следующего рождения, следующего отца и следующей матери. Я бы никогда не решился рассказывать совершенно незнакомым людям, не зная личную историю каждого, о "патологии обыденной жизни", если бы не имел предложения позитивного. Потому что ведь можно так рассказать эту тему, что вы никогда из-под нее не вылезете, до конца дней своих. Суть в том, чтобы, знакомясь с этой темой, поворачивая ее под разными углами с того места, с которого ее увидеть возможно, в результате породить позитивную устремленность. Не зря мы с вами встретились с Флоренским, не зря мы говорим о Матери и об Отце не только в аспекте первоначального рождения, но и в аспекте будущего, второго рождения.


    БРАТЬ И ДАВАТЬ

    Есть у Крылова замечательная басня "Свинья под Дубом":

     

    Свинья под Дубом вековым
    Наелась желудей досыта, до отвала;
    Наевшись, выспалась под ним;
    Потом, глаза продравши, встала
    И рылом подрывать у Дуба корни стала.


    Он ей объяснять пытается, что желуди-то на нем растут, ну а она этот вопрос игнорирует… Почему я о басне? Есть еще одна, в определенном смысле жестокая правда о том, что есть два совершенно разных принципа жизни — принцип производительный и принцип потребительский. В человеческих отношениях эти принципы тоже действуют. И можно сказать, что принцип потребительский — это принцип в каком-то смысле инфантильный, потому что он идет от отношений с матерью, тех первичных отношений: "Мамка теплая, молоко сладкое, сосу, сосу — и рай". Принцип же производительный — он скорее отцовский принцип, когда для того, чтобы заслужить похвалу отца, поощрение с его стороны, любовь с его стороны, необходимо что-то делать. И в этом плане можно говорить, что по способу строить отношения люди как бы делятся на две группы: детей, которые ищут мать в отношениях, ищут первичный способ взаимодействия с матерью, способ потребления, и они беззаботно, искренне, совсем не по-злодейски себя ощущают в этом, они просто естественно и органично потребляют и не знают, что такое благодарность в полном смысле этого слова — ну кто говорит матери спасибо за материнское молоко? Сталкиваясь с ситуацией, которая как бы предопределяет благодарность, они испытывают колоссальное напряжение, фрустрацию, вплоть до истерики, вплоть до страшного желания избежать такой ситуации. В моей жизни был такой случай. Однажды я спас своему товарищу жизнь. Ну, так случилось — у него была ситуация, он меня позвал, и я пошел. В течение недели после этого он сделал все, чтобы прервались все наши контакты, даже случайно возможные. Обычно мы расцениваем такую ситуацию как предательство, как непонятное предательство. И только много лет спустя я до конца понял — нет, в этом нет умысла. Это инстинкт, инстинкт человека, который в отношениях, не на уровне материальных, там этот человек замечательный, бескорыстный, материально всегда мог помочь, поделиться куском хлеба, как говорится, а именно на уровне эмоциональных, истинно человеческих отношений не в состоянии ничего дать. У него нет такого места, так сложился его процесс становления, что он умеет только брать. Его нельзя судить за это. Можно, конечно, осудить, не зная, что такое бывает, что есть люди, так и оставшиеся при матери, безотцовщина эмоциональная, они не знают любви к отцу, любви, которая изначально построена на чувстве благодарности, на активной деятельности. Как сказано у Соломона: "Помни завет матери своей и наставленья отца своего" — это принципиальная разница. Мы с вами живем в такое время, в таком обществе, где институт семьи подвергся всевозможным деформациям. В двадцатые годы была мало кому известная сексуальная революция в Советском Союзе. Возглавляли ее Клара Цеткин и Александра Коллонтай. Теория стакана воды, близость между мужчиной и женщиной — это все равно, что выпить стакан воды, когда очень жарко. Мыто думаем, что это с Запада пришло, а это все у нас было, так что мы — пионеры, дети рабочих и свободной любви.

    Был период, когда в загс можно было забежать, расписаться и в этот же день к вечеру забежать и развестись. Это была государственная политика, это было государственное учреждение — загс, т. е. пионеры в этом плане тоже мы. Это не случайно, потому что вся тенденция — разнести до основания, а потом на этих развалинах что-то такое построить, — она с неизбежностью вела к тому, чтоб и это место, т. е. весь институт семьи, разнести до основания, а потом на этом месте что-то построить. Что мы построили, мы все знаем. Я еще мальчишкой был, работая на заводе, застал разбирательства на комитетах комсомола, профкомах и парткомах жалоб жен на мужей по поводу супружеской неверности или неисполнения супружеских обязанностей, и все это вполне серьезно. Я участвовал в комсомольском собрании цеха, где разбиралась жалоба молодой девицы, якобы соблазненной и брошенной: "а еще комсомолец". И мы, конечно, стояли на его стороне: мужской цех, слесарно-сборочный. Но когда он встал и сказал: "Я не виноват, она меня соблазнила", мы единогласно проголосовали за исключение его из комсомола.

    Семья стала как бы общественным делом, это сказывается до сих пор. Это смешно и страшно одновременно. Но суть-то не в этом, а в том, что, разрушив институт семьи, мы создали безотцовщину и безматеринщину. Есть люди, которые в сфере эмоциональной жизни, в сфере человеческих отношений не в состоянии брать. А есть такие, которые отдают, а брать не умеют, они как бы безматеринские, не знают материнской любви. Они не могут взять то, что им предлагается, потому что — а что с этим делать? Хотя это совершенно материнский бескорыстный дар. Это один из серьезнейших источников "психопатологии обыденной жизни". Мы часто подрываем корни того дуба, который нас кормит, пока живой. Мне кажется, что именно в сфере неформальных человеческих отношений, в сфере отношений близких людей, детей и родителей, влюбленных, мужей и жен, друзей это очень острая проблема, ибо это такой существенный дефект эмоционального мира, который исправить, компенсировать, говоря научным языком, очень трудно. Чтоб компенсировать эту дисфункцию эмоционального мира, нужно приложить очень много сознательных усилий и со стороны того, кто хочет исправить, и со стороны того специалиста, к которому он обратился за помощью. Мы — большие дети, и мы сами, и человечество в целом. Мы относимся к природе только как к матери: берем, берем, берем… И она, конечно, дает, качаясь под тяжестью наших сосущих ртов, поэтому нам так и не хочется родиться во второй раз, потому что нас там ждет отец, то есть мир, который сразу предъявит к нам колоссальные требования. Ибо требования — это и есть главная отцовская любовь. Ибо отец в этом смысле задает границы, показывает границы и учит делать, действовать, творить. И второе рождение — это и есть оказаться наедине с миром. Мать тут, рядом, но уже есть и отец. Помню, когда-то у меня был любимый вопрос — куда уходят духовные искатели после тридцати, тридцати пяти лет? До тридцати лет их полно, а потом, старше — уже единицы. Куда они исчезают вдруг? В матку они исчезают, в утробу социальную, потому что пора что-то делать, ответ перед отцом держать, перед миром, ответственность на себя брать, а не хочется. Пора уже что-то отдавать, производить, хотя бы как дуб желуди для свиньи. А вдруг она рылом подрывать корни станет? Лучше ничего не производить — не будет и подрывать. Отцовской любви надо добиться, отец не может любить так, как мать, и не должен. Его любовь проявляется сурово и требовательно, ее надо добиться. Я не говорю о тех случаях, семей таких много, знаю, когда отец сам как ребенок, вроде отец, а вроде нет, но все равно кто-то будет вместо отца когда-нибудь. А вот здесь, при втором рождении, от отца никуда не спрячешься. Вот он — мир. Во всей его красоте и непреложности, во всей его любви и справедливости. И в определенном смысле мы можем сказать, что вот тогда, когда есть мать и есть отец, возможно единство, полнота этих двух планов бытия и смысла, ибо бытие — это все-таки материнская власть, а смысл — это отцовская мера. И тот, в ком нет отцовского начала, не умеет ни остановить себя сам, ни организовать себя сам, ни действовать из самопобуждения, т. е. у него никакого "сам" и быть не может. Ни в первом рождении, ни во втором, ни в третьем, о котором еще речь впереди. Ибо "сам" всегда имеет границы себя, "сам" — это значит "отграниченный". И отграниченный, как мы говорили, изнутри. Это граница не как препятствие, налагаемое другими, а как отграниченность, налагаемая самим собой, т. е. знанием себя в строгом смысле слова. И потому возможна любовь к себе, ибо нельзя любить безразмерное, без меры, без лица, и когда мы читаем поэтическое изложение этих мыслей у так называемых древних авторов, то мы не представляем реальности происшествия. Спроси у любого духовного искателя: "Ты хочешь второе рождение?" Конечно, он скажет: "И третье тоже". Как "трижды герой" — "трижды рожденный". Но если ему объяснить, показать реальность, ожидающую его, если проанализировать его отношения с его собственным первым отцом, сказать, что тебя ждет еще более суровый, добиться любви которого во много раз труднее и во много раз больше труда надо к этому приложить, захочет ли он второго рождения, а тем более третьего? Еще с первым-то не все ясно. Вот откуда оно: вместо мужчины — женщина. А мир спросит с каждого: что ты сделал с матерью своей, с природой, какой ценой бытию ты достался? И чего-то ты так долго не рождался, а сидел в утробе? И почему ты обидел любимую мою мать? И надо будет отвечать, и объяснять, и понимать, и выслушивать наставления отцовские, и учиться уму-разуму, и становиться самим собой, и ставить свою подпись под деяниями своими. Поэтому знать, копить знания приятно, увлекательно для многих, престижно, а вот становиться мудрым не хочется. Поэтому в определенном смысле можно сказать, что человек, не родившийся из социальной утробы,- безотцовщина, ибо не знает он отца своего. И когда слышит в утробе о нем, ощущает через мать, то ничего, кроме страха, не испытывает. И вместо того чтобы через любовь матери к отцу начать учиться любить отца так, как она его любит, начинается ревность к матери и попытка отбить мать у отца. Казалось бы, аллегория в духе Фромма, но разве то, что мы делаем с природой, разве то, что мы пытаемся доказать как неизбежность во взаимоотношениях с природой, это не есть попытка отбить мать у отца, отнять природу у мира, лишить ее этой любви? Да, каждый человек потенциально от Бога, но не для утешения это сказано, а для ответственности каждого за свою потенциальность, личной ответственности, ибо это отцовский наказ, а не материнский завет. И тот, кто ничего не делает, никаких личных усилий для реализации этой потенциальности не прилагает, как он может рассчитывать на отцовскую любовь, как он может рассчитывать на то, что ничем не повредит матери, как он может рассчитывать на любовь, ибо ни через материнскую любовь к отцу, ни через любовь отца к матери он не проходит, не прикасается, он только слепо, неистово и агрессивно пытается все это разрушить, ибо эта любовь  — упрек ему, а не радость. Но "Пусть будет не так, как я хочу, а как ты хочешь", — сказал Иисус Отцу своему. И когда мы говорим : поставить Закон над собой, Закон, избранный тобой по любви,- это ведь тоже шаг к Отцу. И когда мы говорим, что граница всякой технологии, всякого знания, всякой методики — любовь, это ведь тоже шаг к отцу, ибо Отец полагает границы, материнская любовь, как известно, границ не имеет и не должна их иметь, если она материнская. И когда мы оправдываем человека, предающего мать свою и отца своего, не себя ли мы оправдываем? И не про это ли сказано — увидь сначала бревно в своем глазу, а потом соринку в глазу ближнего. И когда люди приходят к вам, кто вы, если вы несете закон, знания миру, лицо, границу? Говорим — Отец, от имени Отца, точнее. Когда мы говорим о смерти Духа, о разрушении духовности, не об этом ли мы говорим, что забыты завет матери своей и наказ отца своего? И, может быть, именно в этом, как ни в чем другом, главный источник патологий обыденной жизни. В потере отцовского и материнского начала, в потере соотношения потребления и производства. Это — великая мысль Флоренского о двух правдах: правде бытия и правде смысла. Помните, Сидоров цитирует древнюю мысль: "Из двух вы станете одним". Я бы поставил вопросительный знак и спросил у себя и у вас: "Когда из двух мы станем одним?" И вот когда станем, тогда сможем считать себя взрослыми людьми. И тогда сможем по мере сил очищать жизнь свою от этой патологии, о которой мы говорили, в разных ее проявлениях. Есть, конечно, еще одно старое изречение: "Умножая знание, умножаешь печаль". Конечно, это очень трудно и непривычно — находиться в постоянном душевном напряжении, в постоянной душевной работе. Это стихи хорошо читать: "Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь". Тут три-четыре дня, и то уже, знаете, хочется уколоться и забыться, музыку погромче включить, выпить чего-нибудь покрепче, уехать куда-нибудь подальше. Труд души мучителен до тех пор, пока душа не знает любви. Труд души мучителен, мучительно осознавание, ибо осознавание, одушевление, точнее говоря, мыслей, смысла, порождение смысла — это есть труд души, душевный труд, а не интеллектуальный. И он мучителен, но без него душа не узнает любви. Без него, кроме волнений тела и некоторого возбуждения мысли под общим названием "влюбленность", ничего другого не откроется перед вами. Конечно, хотелось бы сразу — в полет. Безусловно, хотелось бы, как когда-то, когда без труда это было. У Цветаевой есть замечательные строчки: "Не возьмешь мою душу живу, не дающуюся, как пух". Понимаете, никуда не уйти от завета древних, замечательно выраженного Константином Сергеевичем Станиславским: "Трудное сделать привычным, привычное — легким, легкое — красивым". Так обрести "душу живу, не дающуюся, как пух". Цветаева, конечно, великая женщина, именно женщина, редчайший случай в мировом искусстве. А хочется, как в детстве: к мамке припал и полетел. Это хорошо, ежели ты готов из-за этого "хочется" трудиться, творить.

    Чем работа в обыденном смысле этого слова отличается от слова "работа" для меня? Когда я хочу так, что во имя этого готов трудиться, тогда получается творческая работа. Трудиться во имя "хочу"… Но трудиться без "хочу" — это то же самое, что любить без "люблю". И поэтому в этой, казалось бы, простой фразе — делай только то, что тебе хочется делать, — заповедь великого подвига. Ибо, пожалуй, нет труднее на Земле задачи, чем эта. Все твои "хочется", во имя которых ты готов делать, — они вряд ли повредят людям, а вот те твои "хочется", во имя которых ты ничего не делаешь, — они будут жить в тебе, как не рожденные желания, ибо и желаниям нашим нужна мать, материнская любовь, просто потому, что это мне хочется, и отец, то есть отцовская власть — это надо сделать, сынок, доченька. Это и есть творчество- расстояние от замысла до его воплощения, а акт творчества — это и есть соединение отцовского и материнского, мира и природы, смысла и бытия, духа и плоти. А иначе "свинья под дубом вековым, наевшись желудей досыта, до отвала…", сначала заснула, переварила, потом, глаза продравши, встала и тут же начала решать эту задачу рационализаторства — чего ждать? Сразу весь дуб повалить, и все желуди мои, а ведь они на нем растут, не появляются, а растут, и мы на ней, на Земле, мы в ней, в мире растем, а не просто упали с дерева неизвестного. Как в анекдоте о сумасшедшем доме: играли там в Мичурина. На деревья залезли. "Машка созрела?"- "Созрела". — "Прыгай". Бам! "Петька созрел?"- "Созрел". — "Прыгай". Бам!

    Ну вот я и выговорил эту мысль или образ, переживание, осознавание. Я не думаю, что по этому поводу надо грустить. Грусть-тоска отчего? "Грусть-тоска меня съедает, одолела молодца, видеть я б хотел Отца".

    "Ищите, и обрящете" — что тут можно сказать. Это радостный труд, потому что это творчество, это труд по заветам, ибо каждый человек от Бога, и в первую очередь об этом должен помнить он сам. Пришел однажды ко мне сын и сказал: "Ба! Так ведь это же я от Бога тоже!" А я, говорит, все время думал о других, что они от Бога, и был озабочен, как бы не забыть, общаясь с ними, что они от Бога, и совсем забыл, что я ведь тоже от него, и что это то самое, начальное-то, с себя начать надо, в себе самом надо обнаружить и реализовать что-то там от Бога, от Отца то бишь, ибо от Матери-то ясно, это все описано в технологиях, социониках, гороскопах, это все от матери, от природы, а дом-то самому соорудить надо.

    Отец — он такой, он говорит — давай делай, давай будем вместе делать. Но делать! Все от Бога, но не все к Богу.

     — А на каком языке разговаривают наши отец и мать?

    И.Н. — У тебя же есть отец и мать. Так они и разговаривают по-разному. Например, для меня гроза — это символ. Небо и земля любят друг друга. На каком это языке они любят? По-разному.

     — Расскажите о механизмах.

    И.Н. — Я об этом уже много говорил. В русле вот этих наших бесед я еще раз могу повторить только то, что сказал сегодня. Вы знаете, что можно рассмотреть этот вопрос и на этом языке, на языке взаимоотношений материнского и отцовского…

     — Правильно ли я вспомнила, что тема социально-психологического мира — это то, что вытекает из предыдущих взаимоотношений материнского и отцовского начала в процессе взаимодействия?

    И.Н. — Не совсем. Мы ведь сегодня говорили о том, как отцовское и материнское проявляется в эмоциональных отношениях. Это не зависит от принадлежности к тому или иному социально-психологическому миру. В любом социально-психологическом мире есть люди, которые могут только брать, т.е. которые знают только материнскую любовь и отношение к другому, как к матери, и в любом социально-психологическом мире есть люди, которые умеют только давать, т.е. знают только отцовскую любовь и отношение к другому, как к отцу.

     — Извините, я имела в виду момент, нет, процесс создания этого мира… Ведь где-то когда-то же он был создан.

    И.Н. — Вот где и когда — это отдельная история в каждом отдельном случае. Мы же получаем эти миры, как правило, в процессе социального наследования, и я говорил вам уже, что эта тема науке практически неизвестна, поэтому я не знаю ни работ, ни людей, которые посвятили себя тому, чтобы выяснить — как возникает социально-психологический мир, как он развивается во времени и в пространстве.

    Другой вопрос, как мы наследуем социально-психологический мир? Конечно, это, в первую очередь, семья, потом круг семьи. Это самое главное — семья и круг семьи, родственники, друзья, те, с которыми мы соприкасаемся через их стиль, способ думания, систему ценностей, систему взаимоотношений. Мы усваиваем это в возрасте до пяти лет. Ведь, как известно, человек к семи годам практически готов как характер, как природа, как бытие чистое. Он даже успел проиграть все будущие сценарии своей жизни. Понаблюдайте за детьми, как они играют. Они все уже сыграли  — как они женятся или выйдут замуж, какой семья будет, какую они карьеру сделают, как умрут. Я видел, как дети играют в похороны. Они проиграли уже всю свою жизнь наперед, и весь вопрос в том, какие сценарии им пришли в голову, как они окрашены, эти сценарии, и насколько жизнь будет подкреплять это или как-то все-таки давать возможность измениться. Люди,занимающиеся практической психологией, не должны упускать ни малейшей возможности общения и постижения мира детей в возрасте от трех до семи лет, а еще лучше и пораньше. Там вся конкретная жизненная психология со всеми ее вариациями и закладывается. Дальше идет социальное воспитание, это уже следующий шаг. У детей легче понять истоки, принадлежность к определенному социально-психологическому миру, и степень привязанности к этому миру, и степень растворенности в нем. Позднее уже все труднее и труднее.Если вы научитесь общаться с детьми на равных, они вам такого понарассказывают, ни один Фромм не додумается.

    Это фантастика, если непредвзято посмотреть, как они проигрывают всю свою будущую жизнь. И там сразу видно, была ли мать матерью, была ли материнская любовь, это не важно, шла она от матери или от отца, была ли она, та материнская без размеров, без ограничений, без условий… Была ли отцовская любовь — не важно, от кого она шла — от отца, от матери, от дедушки, от бабушки, но отцовская, которая дает миру границы, которая учит делать во имя своих "хочу". И от этого очень многое зависит. От структуры этой — да, конечно, но эта структура больше закладывает не столько основы мира социально-психологического, сколько эмоциональную структуру, т. е. структуру души человека.

     — А как же спонтанность?

    И.Н. — Спонтанность без любви — это дурь, расхлябанность. Так же как знание без любви — это просто смерть. Никаких границ. Ну а дальше вопрос  — какая она? Нерасчлененная или расчлененная, т. е. отец и мать вместе, или один отец или одна мать, или они в конфликте.

     — Как человек строит отношения с отцом?

    И.Н. — Как отец с матерью. Изначальная установка через мать, в утробе. Изначальная, глубинная, первичная запечатка, первичная структура сознания формируется через то, как его воспринимает мать, т. е. через реакцию матери на ее взаимоотношения с отцом. Как известно, все реакции матери запечатываются вот в этом растущем мозге, в утробе, все до одной. В этом и есть великая ответственность матери, и вообще беременной женщины. И в этом есть великая ответственность наша перед природой, в том числе и социальной природой, ибо это тоже утроба, вторая утроба человека, вторая его мать, большая. Ибо все запечатывается в нас же. Мы ведь связаны с природой так, как ребенок связан с матерью, будучи у нее в утробе… Эти запечатки можно только трансформировать через труд души, через осознание, через самопостижение.

    Я в данном случае говорю не о любви в глобальном смысле, а как о некоем присущем или отсутствующем качестве. Переживание любви как бы соединяет тебя с тем, куда направлена любовь. С той же природой, с человеком, с миром. Чувство не соединяет. Чувство выделяет объект, но не соединяет с ним. Ибо чувство — это я. Это мое чувство, значит, это я. А переживание — это нечто третье. Я, Другой, и вот то третье и есть любовь. Переживание соединяет. Почему мы всегда говорим, что для формирования любой общности — от пары до коллектива — главную ценность имеют не идеи и даже не дела, а совместные переживания? Когда родители это забывают, они потом удивляются, почему между ними и их детьми отчуждение. У них не было совместных переживаний. Я же все для тебя делал! Ну и что? Ты это делал, тебе это было надо, ты так хотел себя проявить в качестве отца или матери. А мы с тобой что-нибудь вместе пережили? У меня были очень сложные отношения с моим отцом. Есть кусок совместных переживаний. Он нас с братом водит в детский сад, детский сад был около его работы. И рассказывал сказки, которые сам же сочинял. Это было совместное переживание. Весь символ любви к отцу для меня в этом кусочке, потому что больше нас с ним… И потом уже, когда он уже не жил с нами, — совместное переживание, связанное с тем, что он мне рассказывал про философию. Объединяет переживание, а не чувство. Поэтому чувство, поскольку это только "я", оно может возникнуть и исчезнуть. Переживание не исчезает. Ни одно переживание не исчезает. Почему мы говорим, что культура переживания — это и есть работа, переживание — это и есть работа души, в смысле творчества. Это и есть творчество души. И они никуда не исчезают. Они преобразуют нашу душевную суть. Душа — это совокупность пережитого. Вот это и есть любовь. Чувство любви — это может быть жажда обладания. Или зависть, оформленная под любовь… Чувство — вещь приходяще-уходящая. А вот переживание- это уже точно никуда не денется: то, что совместно пережито, даже захочешь из себя выбросить — не выбросить.

    Если рационализировать, то можно сказать, что переживание — это третий голос любви.

     — Игорь Николаевич, бывает, когда с одной стороны внутренняя нить какая-то… чтобы давать, проходит…

    И.Н. — Ну, на эту тему замечательно сказано: "Рука дающего да не оскудеет". Это же материнское, как это можно рефлексировать. Давать — это материнское начало. Мать не рефлексирует — что-то я его зря кормила.

     — На самом деле не даю, а как-то вот спекуляция такая…

    И.Н. — Это ты у него спроси, у того, другого. Не у себя спрашивай, у себя всегда будет спекуляция. Его спроси — я тебе дал что-нибудь? Если уж сомнения у тебя! Он тебе скажет, дал или нет. И это будет абсолютная правда. А что там тебе почудилось, показалось — это вот и есть блудомыслие.

     — Игорь Николаевич, вот пока человек находится в большой утробе, как он может встретиться с Отцом, если он находится в утробе и все воспринимает через Мать?

    И.Н. — Он же воспринимает любовь Матери к Отцу. И ее счастье от того, что ее отец любит. Отсюда и возникает желание встретиться с Отцом. Может быть, это желание встретиться с Отцом и есть желание родиться, вот это, может, и есть духовный зов к рождению, к встрече с Отцом.

     — А томление души?..

    И.Н. — Ну, под таким образным выражением, как томление души, может подразумеваться все что угодно. Конкретизируй, что ты имеешь в виду.

     — Внутренняя свобода…

    И.Н. — Что-то надо делать, а спросить не у кого. Отец для того и существует, чтоб отвечать на такие вопросы. Мать не знает, что делать. Она любит. Кормит, поит, греет, защищает, оберегает.

     — А если отца нет?

    И.Н. — Не бывает, что отца нет. Если его нет в семье, если он ушел или просто неизвестен, оглянитесь вокруг внимательно, он всегда есть.

     — А может, можно без отца?

    И.Н. — Отец нужен, это тот, у кого ты будешь спрашивать, что делать. И выполнять то, что он скажет. Нужна воля; когда мы обращаемся к Богу — да будет воля твоя!- мы обращаемся к Отцу. Нужна воля, нужен наказ, чтобы развить в себе это качество. Поэтому без отца нет самоограничения, самодисциплины, самодеятельности. Что такое каприз? Это реакция на нарушение первоначального блаженства, это раздражение по поводу задержки удовлетворения желания. И это очень тяжело. И для женщин это тяжело. Но особенно когда вырастает мужчина без отца, когда мать блокирует его так, когда он даже не встречает отца, не, как говорится, родного, а просто мужчину, который становится ему отцом, который ему отцовское-то начало закладывает. Они так и остаются детьми: "Дай, дай, дай, дай…" И в других женщинах ищут только мать, ничего не могут дать, зато хорошо умеют взять. А есть и такие, которые могут только отдавать, а взять не могут — это ни плохо, ни хорошо, это разнообразно.

     — Третье рождение…

    И.Н. — Был такой миф у греков: когда боги спускались, любили земных женщин, рождались полубоги. Третье рождение — это примерно так.


    КРЕДО

    Давайте попробуем еще раз, может быть, более обобщенно взглянуть на эту самую обыденную жизнь. Есть такая знаменитая "Изумрудная скрижаль" Гермеса Трижды рожденного, великая заповедь… "Как внизу, так и вверху, как вверху, так и внизу". И есть высказывание Шанкары о том, что "нирвана — та же сансара, а сансара — та же нирвана". "Великий квадрат,  — говорил Лао Цзы, — не имеет углов". Эти три высказывания, на мой взгляд, об одном и том же. Мы привыкли располагать события, ценности, переживания, даже время своей жизни по вертикали. Мы легко, не задумываясь, говорим: "это выше, это ниже, это более низко, это менее низко". Мы никогда не задумываемся над тем, что такой способ взаимоотношения со своей жизнью лишает нас всяких шансов на то, чтобы обнаружить единство жизни и бытия. И даже сами эти выражения: "обыденная жизнь", "быт", "повседневность" — внутри себя содержат такой оттенок, как "печальная такая необходимость". Нечто вообще-то лишнее, не очень обязательное, "ну что поделаешь", как бы плата за мгновения взлетов, за те высокие откровения, за те прекрасные переживания, которые случаются иногда. Когда мы при таком переходе начинаем вспоминать свою жизнь, максимум три месяца наберется не обыденных. Всякий "энтузиазм" длится максимум три месяца. Всякий, в том числе влюбленность. Три дня, три недели, три месяца максимум. Что значит три? Это такое свойство нашей психики… А остальное — дырки, дырки, дырки, не заполненные ничем, кроме этой самой повседневности,быта, обыденности, воистину без всякой мистики. Если из десяти лет прожитой жизни я вспоминаю нечто значимое — три месяца, то что я делал остальные девять лет и девять месяцев? Спал?

    Ведь самое главное в этом — обыденная жизнь; почему самое главное — потому что просто ее почти нет, жизни-то, так оказывается. Мы о ней столько говорим, мы ее и так поворачиваем, и с точки зрения социальных канонов, концепций — столько наговорили… трансактный анализ, интертипные отношения, малые группы, соционика. А в чем соль? В том, как нам привиделось, приснилось…

    Чего нам только не приснится. Приснилась социодинамика, приснились интертипные отношения, приснился Игорь Николаевич Калинаускас вместе с Зигмундом Ивановичем Фрейдом… Ну и что? Пройдет десять лет, и, может быть, эти десять дней не войдут даже минутой в воспоминания. Великий квадрат воистину не имеет углов… Поэтому, наверное, начинать-то надо с того, чтобы проснуться, как-то меньше спать, чтобы из десяти лет хотя бы пять запомнить. Я иногда думаю о том, что мечта долго жить, быть вечно молодым возникает от того, что люди не живут. Кажется, ну что там — прошло десять лет, вспоминаешь, ну три месяца… Это сколько надо, чтобы набрать десять лет жизни. Четыреста лет надо прожить, чтобы набралось десять лет бодрствования. Четыреста лет! Такой жизни. Мне везло, мне вовремя попались вечные книги. Я как проснулся, это было в шесть лет, с тех пор помню все. Все было интересно, ничего не хочется вычеркнуть, вытеснить… А если строго говорить, то, конечно, только когда я встретил Учителя и доучился до того, что смог сделать пересмотр жизни, тогда я только вернул себе свою жизнь, в полном объеме… Вот день проходит, сейчас уже четвертый час; давно проснулись, если не по часам, а психологически… а еще сегодня жить до двенадцати… Понимаете, тут совсем другое ощущение жизни. Просыпаешься утром и думаешь: господи, сегодня же инструкторы… Уже шесть часов вечера, а еще жить и жить, уже столько прожито. А народ есть — неделю прожил, кругом слышишь — ни у кого ничего не произошло, а у тебя уже… в этот понедельник была уже позапрошлая жизнь. Все вспомнинается притча, как Господь праведника предупредил, что в такой-то день и час будет отравлена река и люди сойдут с ума. Он выдолбил себе водохранилище в горах, запасся водой и в тот день и час смотрит — точно, люди все с ума посходили. Месяц пил свою воду, два месяца пил свою воду, три месяца… "энтузиазм" кончился. Он попил со всеми и сошел с ума, все забыл, стал как все…

    В субботу с друзьями встречаешься, говорят: "Этой недели вообще нет, как в прошлую субботу расстались, так сегодня и встретились, в прошлую субботу — это было вчера". Вот видите, как мы живем, вот так читаешь — "Изумрудная скрижаль", Гермес Трисмегист, "как внизу, так и вверху, как вверху, так и внизу", хочется о чем-то этаком…

    Или Шанкара добрался: "нирвана — та же сансара, сансара — та же нирвана"… Понимаете, обыденность. Или "великий квадрат не имеет углов"  — тоже правильно…

    Но если проснуться, то ты можешь видеть сны других людей. Или быть психологом. В изначальном смысле слова "психология", т. е. наука о душе.

    Учитель мой, когда закончил МГУ, пришел к Леонтьеву, говорит: "Профессор, я психологией заниматься хочу". Рассказывает ему свои идеи, которые он сейчас уже осуществляет в Нью-Йорке. Леонтьев слушал его, слушал и говорит: "Да, молодой человек, вы хотите заниматься психологией, т. е. наукой о душе, но я ничего не могу предложить. Вот есть возрастная, эмоциональная, медицинская, а вот этого нет, извините". Какая там психология у спящего человека? Общие сны видит, мысли более или менее красиво оформлены…

    Поэтому все, что я вам рассказал в эти девять встреч, все это для меня субъективная истина, это все добыто и осознано, и понято, но все это обретает настоящий смысл, настоящую полноту и, самое главное, конструктивность, позитивность, если преодолена главная патология, которая так и называется: "патология обыденной жизни", патологическое представление о том, что жизнь можно разделить на обыденную и необыденную. Ведь это и есть самая большая патология… Нет никакой обыденной жизни и необыденной тоже. Есть эта жизнь. И другая есть… То есть говорят, что есть, но это потом, умрем — увидим. Сейчас-то никакой другой нет. Жизнь мы можем проспать, радуясь отдельным дням, часам, минутам, создать целые большие теории, что вот это все остальное — это подготовка к вот этому мгновению. А можно ее прожить, это совсем другая история… Я вам честно скажу, что когда я впервые узнал, что "Насреддин" означает "единственный" и что на Востоке считается, что Насреддин — это высочайшее духовное достижение, т. е. супер-насреддин, что даже Будде этого не удалось, — я почувствовал себя полным идиотом… Я стал читать, перечитывать до последней притчи сказания, легенды про этого Ходжу, замечательную книжку Соловьева наизусть выучил. Читал. Чувствую, что придумываю, подгоняю сам себя под что-то там, а вот момента истины нет, настоящего. Спасибо Мастеру, подсказал, неоднократно вспоминаю, когда в ответ на такой вопрос, который даже произносить не надо было, просто кричало все вокруг, он сказал "жить надо!" Но тут меня озадачило еще больше. А что мы, собственно говоря, здесь делаем? Мы же и так живем. Кто нас спрашивал — хотим мы, не хотим? И не так давно, строго говоря, совсем не так давно, вдруг сверкнуло, что таки да — надо жить. Что, оказывается, этого никто не хочет, это, оказывается, и самое трудное и самое интересное, и самое загадочное и самое таинственное, и самое духовное и самое мистическое, и самое оккультное — все, что вы хотите, самое-самое-самое, Оказывается, — это жить. Понятно, что Гермес действительно Трисмегист, трижды рожденный, он додумался, но так решил: "Ну что же, если я скажу: просто жить надо, все смеяться будут в этом древнем Египте во главе с фараоном". Думает: "Надо что-то такое задвинуть". Задвинул: "Как вверху, так и внизу, как внизу, так и вверху…" Назвал это "Изумрудная скрижаль" — как хочешь, так и понимай. И Шанкара тоже сидел-сидел, мозговал-мозговал — ну как намекнуть-то? Он говорит: "Нирвана- та же сансара, сансара — та же нирвана". Ну вот, ребята, думайте, догадывайтесь, что я сказал… Лучше всех, конечно, поступил Лао Цзы, сидя задом наперед на буйволе… Он просто сказал: "Великий квадрат не имеет углов", по-простому, чтоб сразу понятно было. Вот в чем парадокс. Что мы хотим, чего только мы не хотим — и того хотим, и того хотим, жить-то мы, оказывается, не очень-то хотим. Вот жить долго, да, некоторые хотят, хотя не знают, зачем. Нам так внедрили про эту обыденность и необыденность, про быт и небыт. Знаете, книжки хорошие мы читали, там вообще никто не писает, не какает, не спит, не ест, а если ест, то что-то такое, чего не бывает в магазинах. И нам объяснили, что это концентрированная жизнь. Нам так и хочется что-нибудь концентрированное, разведу водой — жизнь. Вот мы сидим с вами тут, говорим — это же тоже жизнь, идет себе и идет, на часы посмотришь — вроде немного… На другие посмотришь — совсем ничего, загадка, тайна… Я думаю, что это и есть самое главное, чему есть смысл научиться, — это жить. Чувствовать живую ткань жизни. Она присутствует везде, в любой форме, в любом мгновении. Когда читаешь религиозные тексты, там вопрос — что есть благодать? Думаю, что вот это и есть — благодать, она здесь, всегда, чем бы ты ни занимался, в какую бы ситуацию ты ни попал. Я понимаю, Ауробиндо и Мать, они вообще бросили спать… жалко даже на несколько часов перестать ощущать этот контакт с тканью жизни, это высшее наслаждение — сознания,души, тела, духа, это та самая амброзия, пища богов, и она не где-то там, в другом времени и пространстве, она же здесь…

    Надо проснуться, проснуться так, как мы просыпаемся в те мгновения нашей жизни, кусочки нашей жизни, которые мы никогда не забудем. У каждого есть что-то, что он никогда не забудет. У каждого есть это ощущение — вот я в это время жил! Я был! Я был вот эти полчаса, вот эти три дня, вот эту неделю, вот эту ночь… Это неправда, что так нужно жить постоянно, это неправда, что только какой-то эмоциональный подброс, какая-то вибрация в теле, какой-то зуд в голове обязателен, иначе этого ощущения не будет. Тогда йоги все идиоты, когда говорят: "Гладь озера, зеркало, покой ума". Нет, это нужно для того, чтобы войти, слиться с этой живой тканью, ощутить эту благодать, ощутить вкус… И тогда мы можем поиграть в игру — обыденная жизнь, необыденная жизнь. Этого ничего нет, мир совершенен, воистину, и мы совершенны, воистину. Человечество еще молодо, вот эта вся структура социального наследования, так называемого воспитания, так называемого образования, вот это все несовершенно, еще молодо, но во все времена, у всех народов по великому закону разброса появлялись Лао Цзы, Гермес, Шанкара. Совсем недавно наш с вами соотечественник Вернадский, болея, во сне вдруг увидел свое назначение… А еще есть такая сказка "Конек-горбунок", помните, как он там помолодел?.. Куда он прыгнул? В кипящую воду. В жизнь. А оттуда куда, что закрепителем было? Холодный котел смысла. И получился Иван-царевич. Проснулся мужик!

    Действительно, есть смысл делать усилия в эту сторону, в сторону проснувшегося, потому что совсем все по-другому становится: тайна смерти, возраст биологический и социальный, даже говорить страшно, все, что там открывается, страшно не в том смысле, что кто-то испугается или наказан будет за то, что сказал, нет. Почему ты живой, почему?.. И очень тогда больно. Хотя я вот свою так же ощущаю однозначность, чтобы более, что ли, современными и более простыми словами выразить, такой переводчик, такой Шанкара, но отечественный. Однако есть вещи, где самое аккуратное высказывание кажется очень грубым и ранящим ткань жизни. Конечно, это трудно поначалу нарисовать, и больно, и одиноко, и какая-то странная усталость бывает, к этому надо привыкнуть… Лелеять себя какой-нибудь изысканной мотивацией, не сразу убирать всю вертикаль, а постепенно сближать небо с землей, верх и низ, сансару и нирвану. Как повезет, как получится, кого или что услышать. Но ведь и здорово. Здорово хотя бы потому, что ничего не надо забывать, ни сознательно, ни бессознательно. Здорово, потому что сам живой и вокруг все живое, что смысл открывается буквально во всем. Ну, если на другом языке сказать: "Бог во всем…", открывается плотный, живой смысл этих всех знаменитых высказываний, они приобретают плоть. Нам иногда кажется, что то, к чему мы устремляемся, — это лучшее, или вверх, или как-то еще, это бывает в детстве, от проекции, скажем, тех взглядов; идеологическая проекция, миллион всяких проекций, но смысл их в том, что вот это другое, к чему мы устремляемся, оно другое потому, что как бы там отсекается все то, что каждый из нас считает неприятным, тяжелым, плохим и т.д., а там все хорошее, идеал, и это нас вводит в заблуждение, мы проскакиваем жизнь именно из-за этого. Будда, конечно, прав, когда он приводит свои восемь запо-ведей о том, как избавиться от страданий, но ведь не в том дело, чтобы избавиться от чего-то. Да, можно избавиться от страданий и попасть в нирвану, но потеряешь сансару, а она — та же самая нирвана. А нирвана  — та же самая сансара. Дело ведь не в том, чтобы от чего-то избавиться, а дело в том, чтобы найти всему смысл, найти всему живое сопереживание…

    Избавиться, скажем, от травы или от какой-то одной породы деревьев  — это же будет не лес. Как можно избавиться, выкинуть из времен года, скажем, весну или зиму? Как можно из мира что-то изъять? Если это возможно, то будет ли это лучше, совершенней? Нет! Как показывает вся практика человечества, попытка изъять — это всегда рана, это всегда кровь, это всегда боль, это всегда поток потерь. Для того, может быть, и имеет смысл проснуться…

    Не надо мучиться такими странными вопросами, можно тогда просто оставаться во сне. Если вы проснулись, если вы действительно живете каждый момент своей жизни, то вам от чего тогда избавляться? От жизни? Из этой живой ткани выкроить себе костюмчик? Все эти странные вопросы для живого человека не возникают. Жить — это не занятие. Это не профессия. Это не знание. Жить — это жить. Что бы мы ни пытались сказать об этом, пока ты сам этого нектара не выпьешь, пока ты сам к этой непрерывности живой ткани, к ее вездесущности не прикоснешься, сколько тебе ни говорить, все, что можно сказать, это: "Вспомни те мгновения, которые ты жил, просыпайся, подумай, ведь эти мгновения не только мгновения радости, блаженства, это и мгновения страдания…" Трудно, когда ничего не забываешь, когда ничего не надо выкидывать и когда ты десять лет вспоминаешь — все десять лет- это жизнь, трудная или счастливая, удачная или неудачная — все это жизнь. Вот тогда вся эта вертикаль исчезает, "как вверху, так и внизу, как внизу, так и вверху", тогда нет ни "вверху", ни "внизу". "И сансара — та же нирвана, и нирвана — та же сансара", ибо нет ни того, ни другого. И "великий квадрат не имеет углов", у него нет никаких углов. А есть живая ткань жизни. И если это состоялось, тогда вы будете чувствовать раны на этой живой ткани, наросты, искусственные наложения, все то, о чем мы говорим как о патологии. Все сводится к главному, к тому, спит человек или живет, хочет он жить или он сдался. Если он хочет жить, если он хочет проснуться, он не сдался, что бы ни случилось; и обратное — если он не хочет жить, если он не хочет проснуться, он сдался, ибо тогда он отказывается от дара, от того, что мы называем — всякий человек от Бога, всякая душа от Отца… Психопатология обыденной жизни состоит в том, что существует понятие обыденной жизни. И пока оно существует, существует патология, ибо это и есть главный диагноз болезни под названием "не хочу жить, не хочу быть живым, значит, не хочу быть человеком". Вместо человека такой получается гомункулус, социальная личность, индивидуальность, сущность — что угодно, лишь бы не человек живой… А теперь вспомните, с чего начиналась наша первая встреча? С темы живого человека.

    Есть еще одна тема, тема, которую я хотел бы в эту нашу встречу разрешить. Коротко ее можно выразить двумя словами: "работа и любовь". Если проводить, перебрасывать мостик, то можно говорить о том, что, употребляя эти слова внутри своего мира, я говорю о бытии и смысле. Все равно все к этому сводится, когда мы говорим о человеке, что любовь — это бытие, а работа — смысл. Или работа — это бытие, а любовь — это смысл. Не так просто определиться, где бытие, а где смысл. Как показывает практика живого общения с людьми, стоит только ведущему, не скрывая, сделать акцент смысла в сторону любви, все впадают в состояние эйфории, очень радуются, очень возбуждаются, набивают массу шишек, пытаясь подчинить все любви, и потом, с некоторой усталостью и разочарованием, отправляются на работу, говоря: ну вот, опять не позвело, не получилось, как хотелось. Стоит только ведущему сделать акцент в сторону работы, акцент, я имею в виду выдать плюс-подкрепление, — понятно, как все возбуждаются. Начинают говорить: работать надо, что это мы не работаем, начинают бурно работать — месяца три, потом, усталые, измученные, истощенные, опустошенные, начинают мечтать о любви, говоря: ну вот, столько работал, а результата нет. В чем же дело? Вот если мы скажем "все есть работа" или скажем "все есть любовь"… Ну давайте скажем "все есть творчество". Творчество, понятие творчества, объединим с работой. Попробуем сделать акцент, небольшое отступление в сторону творчества. Я думаю, что в этот раз даже на три месяца не получится, на три недельки — от силы: падут с измочаленными душой и телом. Скажут: если это творчество, то ну его. Ибо творчество как принцип жизни — это "постоянное переживание предельной сложности внутреннего мира и предельной трудности внешнего мира", цитируя Василюка. Предельной. В переводе на язык Флоренского получается "предельная одновременная реализация правды бытия и правды смысла". Что же у нас тогда получается? Возвести работу в принцип жизни — постоянная битва. Возвести любовь в принцип жизни — все начинает вокруг сыпаться, потому что бесконечно пребывать в кайфе невозможно. Значит, надо стрелять, как только кончилось что-нибудь. Возвести творчество в принцип жизни- это надорваться. Когда же вообще радоваться? Потому что творчество — это сплошная мука. Безвыходная ситуация, роковой треугольник. Для спящего человека. "Направо пойдешь — помрешь, налево пойдешь — ума-разума лишишься, прямо пойдешь — ничего не найдешь". Куда идти-то? Надо сесть и проснуться на этом самом месте, на развилке. Значит, работа есть только одна, и любовь есть только одна — жить, и творчество есть только одно — стать живым человеком, в полном смысле этого слова, реализовать в себе образ человечества и еще образ, подобием которого ты создан, т. е. образ Божий. Все остальное — производное. Каждый раз, произнося или думая — работа, мы должны помнить о смысле. Работа осмыслена только тогда, когда она ведет к бодрствованию. Всякий раз говоря о любви, мы должны помнить о смысле: любовь есть только то, что ведет к любви жить, любви к жизни, к живой ее ткани. Всякий раз произнося — творчество, мы должны помнить, что любое творчество только тогда осмысленно, если оно ведет к живому человеку. И вот три вопроса. Что есть работа? Что есть любовь? Что есть творчество? И каков ответ — таков смысл любой работы, любой любви, любого творчества.Но тогда надо добавить четвертое — что есть радость? Радость есть вкушение жизни, вот эта амброзия, вот эта пища богов. Тогда каждый раз, говоря о радости, празднике, наслаждении, удовольствии, мы говорим о раскрытии смысла благодати — вкушать жизнь. Четыре вопроса.Находя свои ответы в любой ситуации по любому поводу, задавайте эти четыре вопроса и ответьте на них. Знать эти четыре вопроса, помнить, только внимательно, в чем их суть, это значит располагать всем знанием, которое имел мой Мастер. Он знал эти четыре вопроса. Какой бы ни взяли момент, проблему, кусок жизни своей или чьей-то другой, не забудьте задать четыре вопроса и ответить на них. Ответы принадлежат конкретной проблеме. Вопросы принадлежат миру. Тогда, может быть, вы не будете так грустно размышлять о жизни… Жизнь — прекрасная вещь, великолепная… Это и есть невеста небесная… Это и есть таинство брака, таинство обручения с жизнью, плоть от плоти и кровь от крови. Все мы посвященные, только не все об этом знаем. Ибо живем, и это и есть высшее посвящениеродиться и жить. Более высокого посвящения нет нигде — ни в Шамбале, ни на звезде Орион, ни на любом уровне реальности, это высшее посвящение — родиться и жить. Так я вижу, такова моя субъективная истина. Чего и вам, кому это нравится, желаю.


    Часть вторая


    ТЕЛО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

    Сказано: родиться в человеческом теле — большая удача. И еще одно: Человек создан по образу и подобию Божьему. Задам я и третью отправную точку для нашей беседы: Иисус, как и все другие великие Учителя человечества, был воплощен в человеческом теле.

    У большинства из нас есть такой штамп восприятия: когда мы говорим "тело", то имеем в виду нечто биологическое, то есть используем это понятие очень узко, противопоставляя ему как нечто чуждое, вне его находящееся — дух, душу. Это бытовая привычка, которая породила в нас разделение на красивое и некрасивое, плотское и не плотское. Но если мы попробуем в своих размышлениях использовать понятие "тело" ближе к другим объемам, например, из физики — материальное тело, квантовое тело,  — и сделаем такой переход смысла, и попробуем осознать то, что родиться в человеческом теле большая удача, что духовные учителя человечества были воплощены в теле человеческом, то мы сможем переключиться с обыденного уровня восприятия понятия "тело" на другой уровень его восприятия. Я уже обращал ваше внимание на то, что для обозначения других уровней бытия человека тоже используется понятие "тело": астральное тело, каузальное тело и даже тело Бодхи. И это не случайно, ибо тело, в конечном итоге, есть способ ограничить индивидуальное Я, единственную, уникальную, индивидуальную жизнь каждого. И если воспринимать тело как обязательное наличие формы, обязательное наличие отграниченности, тогда перед нами открывается действительная красота этого произведения, действительная возможность восприятия человека как целого. И мы можем продвинуться по пути, который начали, введя понятие инструментальности, перед нами откроется действительность любого аспекта тела под названием "человек".

    Привыкнув к однозначности содержания слов, относящихся к человеку, мы говорим "мысль" и надеемся, что все воспринимают это одинаково по объему, по смыслу, по функции, по действительному содержанию, хотя на самом деле это совершенно не так, ибо это слово относится минимум к десяти совершенно различным вещам, процессам и понятиям. Мы говорим "душа", и это, скорее, поэтическое обобщение великого множества различных проявлений. Мы говорим "плоть" — казалось бы, здесь-то все однозначно, и опять это не так. Ведь говорится же "во плоти", "воплощенный", "воплощение"…

    Отграниченность есть свойство любой формы. Существует отграниченность сознания. Не зря Мамардашвили отметил, что все, что можно сказать о сознании определенного, — это то, что оно есть нечто отграниченное. Если обобщить все, что мы можем определенно и безусловно сказать о человеке, — это то, что он есть нечто отграниченное. При таком определении неминуемо срабатывает рефлекс восприятия: как отграниченное? А трансценденция? Но ведь трансценденция не есть отказ от отграниченности, ведь даже самый тонкий, как принято считать, аспект этого великого целого под названием "человек" — тело Бодхи — это все равно отграниченность.

    Мы привыкли к понятию "граница" относиться как к понятию "предел", "препятствие", воспринимать его как некий синоним клетки, но:

    "всякая форма пуста, а всякая пустота оформлена",

    "великий квадрат не имеет углов",

    "как вверху, так и внизу, как внизу, так и вверху",

    "сансара — та же нирвана, нирвана — та же сансара".

    И, переходя к собственным субъективным утверждениям, родившимся в собственных переживаниях, я говорю: только когда мы попробуем совершить усилие к рождению новой для нас, непривычной для нас позиции по отношению к понятию "граница", все, что есть внутри у каждого из нас, вся совокупность представлений, размышлений, переживаний, впечатлений о человеке, а значит и о самом себе, сможет быть переосмыслена заново. И прежде всего это переосмысление должно начаться с понимания, переживания того, что человек, как и все явленное, суть отграниченность, а не беспредел.

    Идея растворения в беспредельном есть идея бегства, есть идея слабости или трагичности осознавания при раскрытии смысла того, что человек отграничен от Бога, хотя по его образу и подобию сотворен, но уже этим и отграничен от пространства, от знания, от любого беспредела. Отграничен. И если бы Великое Среднее усвоило эту, на первый взгляд, простую истину, то никакие "коммунизмы", никакие идеи о создании "нового" человека, никакие такого рода эксперименты над людьми просто не могли бы возникнуть. Если взять в меньшем объеме, это осознавание — единственное, что останавливает маятник, раскачивающийся от комплекса маленького человека к мании величия. Ибо это не маленькое и не большое, это отграниченность. Не ограниченность в бытовом смысле, а отграниченность как суть. И посему, прежде чем говорить об осознанном взаимодействии с реальностью (хотя осознанное взаимодействие тоже условность, ибо мы сами есть реальность), необходимо непосредственное переживание, действительно соединяющее нас с реальностью. Искатели разными способами пытаются прийти к такому переживанию, ибо, как известно, только переживание соединяет, в то время как чувство разделяет. И только в тотальном переживании себя как реальности "сансара, действительно, та же нирвана, нирвана — та же сансара" и "великий квадрат не имеет углов".

    Но надо не только к этому прийти, необходимо это воплотить, а это очень сложная задача, ибо переживание есть сугубо интимное событие, переживанием никак невозможно поделиться, его можно иногда показать, но не поделиться. Переживание — вещь единичная, оно принадлежит субъекту и только ему.

    "Для усмотрения истины слова не нужны, слова нужны для ее передачи". Чтобы поделиться переживанием, его надо воплотить в бытии своем.

    "Просветление не случается в результате работы, но без работы оно не случается никогда". (Ошо.)

    Так вот, чтобы прийти и воплотить, чтобы создать условия для такого события, необходимо прежде всего осознать тот факт, что, как и все явленное, человек во всех аспектах своей целостности отграничен. И добраться до этих границ — задача номер один. Выйти из них невозможно, — выйдя из них, вы перестанете быть. Эта тотальная смерть, разрушение формы, разрушение отграниченности — в очень тонкой форме не что иное, как тяга к самоубийству. Самоубийство же осуждается как самый тяжкий грех во всех религиях и духовных традициях, ибо это покушение на воплощенный Дух.

    Итак, отграниченность. Как же добраться, как опознать себя? Это один из базовых вопросов.

    Процесс социализации построен на двух иллюзиях: иллюзии того, что отграниченность задается извне, и иллюзии беспредельности человеческих возможностей. Первая иллюзия держится на том, что человек, как биологическое и социальное существо, сделан из людей, и потому человек для человека является сверхраздражителем. В процессе роста и социализации границы действительно задаются извне, сначала это границы материнской утробы, потом границы собственного тела (когда младенец начинает осознавать, что это его пальчик, его глазки), потом границы картины мира, задаваемые отцом, матерью и значимыми другими, они постоянно расширяются, и так рождается вторая иллюзия, иллюзия экспансии, роста, прогресса. Границы расширяются, и кажется, что только сдерживание со стороны других ограничивает это расширение, развитие. По мере взросления, в процессе жизни, в процессе познания создается иллюзия вечного расширения. Ибо в большинстве аспектов целого мы так далеки от своих действительных границ, что легко представить, что для их достижения понадобятся тысячи воплощений. За восемьдесят, в лучшем случае сто лет, добраться до своих границ темпами, которые задает Великое Среднее, просто невозможно. А ведь для того чтобы начать это делать, прежде всего в голову должна прийти такая идея. И вот, чтобы эта идея пришла в голову как можно меньшему количеству людей, и существует вторая иллюзия. Опирается она на эмпирический опыт расширения, создающий ощущение, что человек беспределен в своих возможностях, в своем духовном развитии, в способности к познанию, и только сопротивление внешней реальности устанавливает временный предел; победив же это сопротивление, можно стать беспредельно могущественным.

    Иллюзия постоянного расширения плюс совершенно порочная идея безграничности закладывает в сознание механизм, мотивирующий веру в чудо, в бесконечные возможности, что создает такие условия, при которых человек никогда не придет к идее отграниченности, никогда не получит шанс задуматься о себе как о целом, как о теле. Так и происходит, человек привыкает телом считать только то, что ограничено кожей. И даже встречая в духовной, эзотерической литературе понятия "астральное тело", "ментальное тело", он отбрасывает слово "тело" и говорит "астрал", "ментал".

     — Вышел в астрал.

     — А кто вышел?

     — Точка осознавания.

    Абсурд. Точка осознавания, как известно, нуль в системе координат целого.

    Итак, глобальная идея, глобальное понятие, глобальный смысл — отграниченность. Следовательно, задача постижения этого смысла, вопервых, грандиозна по трудности, прежде всего психологической, вовторых, она практически трудна, так как нужно уметь находить или организовывать такой микросоциум, такой коллектив, который занимается именно этим. Это невероятно трудно, потому что сидх, "цветов у дороги" бесконечное множество, а мышление ничего другого не делает, как обслуживает наши потребности. Активизировать потребность в тотальной самореализации, перевести ее с социального программирования на программирование духовным сообществом — это сложнейшая самостоятельная задача. Но до тех пор, пока не обнаружена изнутри истинная отграниченность, нет никакого шанса прикоснуться к реальности как к таковой, внешней по отношению к своей отграниченности, реальности.

    Все вы слышали про семь покрывал майи. В одном из древнейших интерпретирующих текстов сказано, что эти семь покрывал и есть семь тел: физическое, энергетическое, витальное, астральное, ментальное, каузальное и тело Бодхи. Семь тел, семь покрывал, семь якобы отграниченностей. Так возникает еще одна иллюзия движения и расширения, которое есть не что иное в действительности, как переход из камеры поменьше в камеру побольше. Чтобы обнаружить свою отграниченность, сквозь это надо пройти. Это один путь. Второй путь — прорваться напрямую, условно говоря, не познавая себя, а переживая. Как Махариши. Он пережил себя как целое и обнаружил себя как реальность и высшую ценность — присутствие в ней. В этих нескольких словах весь его опыт. Якобы просто, но нам известно, что Махариши — один. У него много последователей, но я пока не слышал, чтобы кто-нибудь из них это сумел.

    Переживание индивидуально. Для преодоления стандартных программ необходима другая, особым образом вложенная. Когда говорится о "трансценденции", то необходимо выяснить, по отношению к какой из мнимых границ эта трансценденция происходит. Если это выход за пределы того, что мы привычно называем физическим телом, то это один вариант трансценденции; если за пределы привычной для себя "Я-концепции", то другой; если выход за пределы, привычные для психоэнергетических взаимоотношений, то третий; но все это в конечном счете — иллюзия выхода. Нельзя выйти из себя в прямом смысле слова, выйти из себя значит перестать быть. Разрушиться. Потерять форму. И в теле Бодхи есть отграниченность. Поэтому, когда с помощью новой для себя методики или системы организации пространства сознания, развития психоэнергетических возможностей или функциональных возможностей тела кто-то обнаруживает, что он куда-то вышел, то прежде всего стоит подумать, что он пробил дырку из одной камеры в другую. Только тогда из этого события может получиться начало пути. А если он решит, что вышел в открытый космос и теперь непосредственно общается с космосом, с Богом, учителями с Ориона, то это "манька" от невежества. Не просто невежества, а запрограммированная охранительная система, заложенная в процессе социализации. И только дети, которые растут в необычных семьях, где задаются нестандартные границы, могут проскочить в другие программы сразу.

    Таким образом, эти две иллюзии — внешней заданности границ и беспредельности — породили идею ложного прогресса, идею беспредела. Осуждая беспредел политический и преступный, мы симпатизируем этой идее беспредела по отношению к человеку, но ведь это и есть духовный коммунизм или фашизм. Это та же идея, которая в социуме порождает коммунизм, фашизм и другие системы изменения параметров человека, моделирование человека под сконструированный идеал, но только перенесенная в духовную плоскость. Предел — это не "плохо", ибо только через него мы узнаем о существовании целого, только через осознавание отграниченности как принципиального факта мы можем пережить воссоединение с реальностью. Рационально это когда-то удалось выразить формулой: движение целого в целом в точке координатора посредством нульперехода. В этом смысле мы бессмертны. Других обоснований бессмертию не надо. А ловушка начинается с низведения понятия тела до пределов, ограниченных кожей.

    Следующий момент, связанный с понятием "тело", состоит в том, что мы его не познаем, а тем более не переживаем. Мы отдали познание этого отграниченного кожей объекта "специалистам". А раз сами не познаем, то и сведения о нем получаем в основном извне. Мы его не переживаем, а значит, как субъекты мы с ним не соединены, и, следовательно, оно не наше в строгом смысле слова. Ни физическое тело, ни все остальные семь нам не принадлежат, они майе принадлежат и в этом смысле чужие.

    Дело в том, что при рождениях: при первом — биологическом, при втором — социальном и при третьем — духовном — все это вручается нам лично, мы обязаны быть хозяевами этого. Это сделано по образу и подобию Божьему! Но при первой же попытке это взять нам говорят: давай мы поможем, похозяйничаем за тебя. Синдром сверхсрочника: в армии потому хорошо, что ни о чем думать не надо, все расписано, все распределено за меня. На этом принципе построена вся жизнь в Великом Среднем — отдай нам это, это и это тоже, и мы сделаем тебя свободным. "Свобода от", как известно, самый большой соблазн. А для чего ее предлагают? Для того, чтобы тобой было легко управлять, чтобы ты был адаптирован в социуме, добросовестно выполняя законы Великого Среднего, изучал и соблюдал конвенции. И за это был совершенно свободен от ответственности, потому что есть старший, есть руководитель, он отвечает. Можно, конечно, с точки зрения теории перевоплощений сказать: ну что ж, значит, карма такая, чтобы в этом воплощении твоим телом пользовались те, кому это надо, а ты тут ни при чем, ты просто извозчик.

    Зато ты был свободен от этого громадного, ужасного хозяйства и отдыхал в беспредельности сколько хотел. Так рождается жажда: сделайте со мной что-нибудь, освободите меня от меня!

    Отказаться от трудной и порой трагической работы по познанию себя как образа и подобия Божьего, от переживания себя — не означает ли это отказ от своей самой главной работы и самого главного предназначения? Доступно же это осознаванию, осмыслению, переживанию становится только тогда, когда мы усваиваем простой принцип — принцип отграниченности всего сущего. Ибо образ и подобие уже подразумевают отграниченность. И тогда — да! Велик человек, воистину велик, изумительное изделие, изумительное творение! Но выясняется, что большинство людей в действительности предпочитают ощущать себя маленькими, мания величия — та же возможность ощутить себя маленьким. И делается это очень просто: точечному Я присваивается новое имя, великое имя. И все. Я Наполеон. Пустое Я при полном и великом имени. И незачем тогда свое хозяйство изучать, свое хозяйство постигать и переживать самого себя, ибо хорошо известно, что на уровне социальных потребностей страх самого себя есть главный регулятор поведения. Но только преодолев его и решившись стать хозяином, вы поймете, что человек не матрешка, где одно тело вложено в другое в любом порядке.Отнюдь.

    "Великий квадрат не имеет углов".

    Когда-то я поделился с вами тайной реального действия — тайна реального действия заключается в том, что оно совершается реальностью. И это не тавтология. В этом есть тайна, тайна присуща реальности и не предназначена для разгадывания. Ее можно пережить, принять на хранение, приобщиться к ней. Невыразимое невыразимо, но оно воплощено. В этом шанс, но мы не замечаем его и, сбиваясь на привычную колею, пытаемся все, понимая под "все" реальность как таковую, выразить, упуская возможность пережить, ощутить, уловить интуитивно и другие возможности взаимодействия целого с целым.

    Размышляя, осмысляя в этом ракурсе такое понятие, как "любовь", прежде всего мы должны увидеть его состоящим из двух понятий: любви как чувства и любви как переживания. Любовь как чувство — это экспансия, оно описано в литературе, психологии, засвидетельствовано искусством. Только обращаясь к такому понятию, как "Божественная любовь", мы обнаруживаем любовь как переживание — это возможность прикосновения к другому. Как сказал Абу Силг: "Любовь — это снятие дистанции". В любви как в переживании мы можем обнаружить свою истинную отграниченность. Иными словами, обнаружить себя. В любви как в чувстве мы обнаружить себя не можем, любовь как чувство — вектор, действие, и мы обнаруживаем в чувстве только свои возможности; чем сложнее реализация чувства, тем больше мобилизация, тем больше пробуждение различных возможностей для функционирования. В любви же как переживании мы имеем шанс обнаружить себя. Без другого себя обнаружить невозможно. Что такое обнаружить себя? Это выйти на границу себя, хотя бы в одном аспекте; если же это переживание тотально, тогда можно обнаружить себя во всех аспектах, пережить себя и соприкоснуться с другими. Это рождение — очень тонкое состояние, его тонкость состоит в том, что, обнаружив себя в переживании как реальность, вы обнаруживаете как реальность и другого, и наступает момент, когда два становятся одним, оставаясь в то же время двумя. Когда-то об этом переживании было сказано, что это и есть место, где Бог живет.

    Место, где два — единое, оставаясь в то же время двумя.

    Переживания дают возможность по отношению и к так называемому внешнему миру, и по отношению к так называемому внутреннему миру соблюсти принцип жемчужины. Принцип, при котором новое не отменяет старого, каждый новый слой не отменяет предыдущий. Таким образом, слой за слоем образуется жемчужина. Только в таком случае, переживая и познавая себя и другого, вы будете формироваться как целое. Если же, бессознательно действуя по принципу вектора, устремленного в беспредел, вы будете отменять каждый предыдущий слой из соображений, что он устарел или не нужен, то за вами всегда будет пустота, ничего плотного не образуется. И тогда покой, тот покой, который ведет к переживанию пребывания себя в реальности, не наступит никогда, потому что нечему будет покоиться. Не будет Тела Человеческого как вашего тела, а будет одно беспокойство под названием "прогресс". Естественно, что и идеи, порождаемые беспокойством, будут соответствующими.

    Беспредельность, в буквальном смысле слова отсутствие любого тела, т.е. любой отграниченности, есть отсутствие воплощенности, отсутствие образа и подобия. Существует некоторое психическое беспокойство под названием "мое Я". Пустое. Абстрактное. Если это Я не является только нулевой точкой координатора, на которую нарастает опознаваемое, отграниченное, тогда вашего бытия в строгом смысле слова нет. Тогда существует только жизнь как некоторое психическое беспокойство по разным поводам. Некоторая суета вокруг Я. Истинное Я плюс неистинное Я, в сумме  — ноль. Оно нужно только для того, чтобы стать затравочным кристаллом в насыщенном растворе реальной, живой ткани жизни в процессе образования этого перла творения. Ведь в середине жемчужины может быть просто песчинка, обычная, каких бесконечное множество. Так в середине этого перла творения, Тела Человеческого, такой же пустячок — Я. С каким невероятным почтением мы относимся к этому пустячку под названием самосознание. С ним нужно сделать только одно: точно его выставить, т.е. успокоить. Поставить в центр системы координат. Сделать его стабильным, чтобы можно было наращивать на него слой за слоем, до действительно полного тела, до полной своей отграниченности, переживания себя как целого, ибо "возлюби ближнего как самого себя". Вот такая замечательная мысль. Если мы возлюбили себя в качестве психического беспокойства по поводу Я — не-Я, истинное Я — неистинное Я, то и ближнего своего способны мы возлюбить не больше того и не меньше. Это только кажется, что ближний так далеко, что ничего другого не остается, как только стукнуться об него кожей для иллюзии близости. Мы, действительно, ближе, но совсем в другом месте. И только в том случае, когда работа по обнаружению, опознаванию себя как тела, а следовательно, как реальности, идет непрерывно, любая функциональная деятельность — от удовлетворения потребностей до соблюдения социальных конвенций — помогает в этой работе. Тогда положение человека, находящегося в миру, оказывается гораздо выгоднее, чем положение отшельника. Быть в мире оказывается ситуацией более подходящей для покоя, для покойного положения этой затравочной субстанции под названием "Я-есмь". Ибо большое разнообразие ситуаций дает возможность, при творческом отношении, уравновешивать различные тяготения и держать "Я-есмь" в стабильном положении, в спокойной нулевой позиции, т.е. в центре системы координат. Быть представленным самому себе в качестве бытия и означает быть представленным самому себе в качестве тела. В какой степени вы хозяин данного вам тела, в такой степени вы пребываете в бытии.

    Суть состоит в том, что так замечательно выражено Флоренским в его мысли о двойственной правде человека, о том, что человек — это две равноправные правды: правды бытия и правды смысла. Именно поэтому, с точки зрения бытия мы уже есть во всей полноте образа и подобия, а с точки зрения смысла мы должны стать, т.е. прирастить к себе это бытие, которое уже есть. В этом и заключается духовный подвиг — сотворение себя для себя. Известно, что без разрушения целого из него ничего нельзя изъять, ибо часть в целом обладает свойствами, вне целого не существующими, изъятие же части сразу меняет саму эту часть, превращая ее в нечто отдельное, а также меняет и само целое, оно перестает быть тем, чем было. В целом понятие "случайная деталь" не существует, а посему отбрасывать что-либо ради усовершенствования — это абсурд. Отбрасывая какую-либо часть себя, вы мгновенно становитесь не собой, а другим, и этот другой опять будет вынужден решать проблему самоусовершенствования, что-то отбрасывая, и что же останется в результате? Пустое Я, психологическое беспокойство под названием "жизнь". С точки зрения смысла возможны любые манипуляции, вплоть до отбрасывания самого Я, если вы обнаружили для себя такой смысл, но в бытии от этого ничего не произойдет, в нем уже все произошло. Оно полнота смысла, а полнота смысла есть полнота переживания себя как реальности, т.е. тела. И тогда бытие и смысл уравновешиваются. С момента их истинной соразмерности и начинается действительное развитие, пребывание в реальности, когда вам дана вся полнота свободы ДЛЯ, без всякой свободы ОТ. И когда происходят переживания, называемые самадхи, просветление, то эти слова обозначают только одно: момент совпадения объема бытия с объемом смысла. Только при таком соединении можно обнаружить действительную траекторию движения, если таковая вообще имеется. Только обретя свое тело субъективно через смысл и бытие, существующее как данность, можно ощутить наличие или отсутствие движения, как оно происходит субъективно и объективно в реальности.Наличие этих двух правд — бытийно существующей независимо от субъекта, его тела, созданного по образу и подобию, и правды смысла, которая может быть соразмерна и не соразмерна бытию как данности, — и определяет ситуацию человека. Ситуацию необходимости постижения себя как бытия, как Тела, иначе человек обречен на иллюзию как минимум семи родов.

    Источником того, что произнесено здесь сейчас и воплощено в присутствии, является переживание. Переживание передать невозможно, но возможно содействовать созданию ситуации, в которой подобное переживание может случиться и с другими. Известно, что структурирование происходит во всем целом одномоментно, и порождаемое мною сейчас структурирование, воспринимаемое вами, не зависит ни от понимания, ни от резонанса, строго говоря, не зависит ни от чего, ибо оно есть не часть смысла, а часть бытия. От вашей же осмысленной деятельности, от ваших усилий зависит, насколько это структурирование будет пребывать в вас, в вашем теле, насколько оно повлияет на ваше бытие. Я хочу еще раз отметить, что счастлив встречей с Флоренским, с его мыслью о двух правдах человеческих.