– "Ты так безобразна, что на тебя противно смотреть". – "Кто не хочет смотреть на меня, пусть выколет глаза". – "Ты самая безумная из сумасшедших в этой больнице". – "Блажен торговец, знающий хорошо достоинство своего товара".

Теперь займемся поэтами-безумцами, поэтами, родина таланта которых – больница для умалишенных. Лишь немногие из них получили раньше литературное образование, большинство же, по-видимому, вдохновляется и как бы воспитывается исключительно психической болезнью. Я мог бы привести массу примеров в этом роде, но, чтобы не увеличивать объем своей книги и не наскучить читателям, ограничусь лишь немногими, прибавив при этом, что произведения поэтов-безумцев всегда страдают отсутствием единства, отличаясь вместе с тем замечательной неровностью не только в отношении поразительной быстроты переходов от самого мрачного настроения к самому веселому, но также по массе противоречий, какую они представляют, и по легкости, с какою меняется их слог, то правильный, утонченный, изящный, то грубый до неприличия, циничный, безграмотный и совершенно бессмысленный.*

* В русском переводе помещены не все произведения умалишенных, приведенных в оригинале у Ломброзо, в связи с трудностью перевода.

Некогда известный поэт М.Ж., брат знаменитого литератора, помешавшись вследствие чрезмерных занятий и злоупотребления спиртными напитками, начал тиранить свою жену, кричать и бранить воображаемых преследователей. Через несколько времени, когда эти припадки бешенства прекратились, у него явилась мания величия и он принялся писать стихи, чрезвычайно гармоничные, но совершенно бессмысленные. Между прочим, он сочинил трагедию, где в число 60 действующих лиц помещены и Архимед с Гарибальди, и Эммануил Карл Феликс с Евой, Давидом и Саулом. Тут являются также и невидимые персонажи, звезды, кометы, которые тем не менее произносят длиннейшие монологи.

Этот несчастный поэт, воображавший себя Горацием, в течение нескольких лет перепробовал всевозможные стихотворные формы и принялся даже за невозможные, называя их то аметрами, то олиметрами. Проза выходила у него еще бессмысленнее, так как он воображал, что пишет на каком-то новогреческом языке и, например, камень называл "литиас", друзей – "фили" и пр.

А между тем он же писал потом сонеты, которые не: уступят даже сонетам Верни.

У него же мы находим юмористическую пародию на сонет Данте, а рядом с нею стихи, проникнутые мрачной, мощной энергией, как, например, следующее стихотворение, поразительно правдиво рисующее безотрадное одиночество липеманьяка:

К самому себе

Чем недоволен ты, пришелец безумный?..
Всем вообще и в частности ничем.
Я недоволен тем, что свод небес лазурный
Покрылся тучами, что стих мой нем,
Что он бессилен и не может
Излить пред небом то страданье,
Что день и ночь мне сердце гложет...
Пусть все живое изнеможет
В борьбе с несчастием и злом,
Пусть обратится мир в Содом –
И я предамся ликованью.
M.S.

Вообще у этого маньяка встречаются стихи, замечательно изящные по слогу и достойные самого Петрарки.

Но вот пример еще более поразительный: в то время как не только государственные люди, но и более или менее опытные психиатры ломали себе головы над разрешением вопроса, точно ли Лазаретти сумасшедший, меткую характеристику его написал один липеманьяк, пациент уважаемого доктора Тозелли, который и сообщил мне это оригинальное стихотворение.

В наш век путей железных
И книг душеполезных,
Век электричества, паров
И помрачения умов,
В наш век газет серьезных,
Обманов грандиозных,
Век канцелярских баррикад –
Чтоб полный вышел маскарад,
Недоставало лишь живого
Святого.

Но вот вдруг на Монтелябро,
Как свет из канделябра,
Из яслей воссиял
Давид и нем, и мал.
Он начал от солдата,
Прошел чрез демократа,
Котурны, плащ надел,
Глаза горе воздел –
И век газет увидел снова
Святого.

Был прежде он заикой,
Но тут вдруг стал великий
Оратор и пророк –
Таков Давида рок.
В кутиле вдруг отпетом
Мир встретился с аскетом...
Он изменил свой вид,
Он властно говорит, –
И все признали в нем за "слово"
Святого.

Он стал теперь законодатель,
Герой, мудрец и предсказатель;
Как Моисей, стал управлять
И смело выступил в печать.
Завел апостолов ораву
И Магдалин себе во славу,
Голгофы ищет и цепей,
Идя во след Царю Царей.
Глупцы лежат у ног больного –
"Святого".

Как Генрих некогда в Каноссе,
Давид споткнулся в Арчидоссе:
Рукою сильною Давид
Был остановлен и побит.
Толпа апостолов бежала,
И в довершение скандала,
Орава уличных девиц
Повергла дерзновенно ниц
От изумления немого
Святого.

Страна цветов, моя Тоскана,
В твоем мозгу зияет рана.
Пристрой маньяков там, где им
Быть надлежит со всем "святым" –
И все почтут тебя хвалою.