Свободное передвижение представлений по любой ассоциативной цепи проявляется, быть может, при деструктивных органических мозговых процессах; что разумеется под этим, при психоневрозах может быть раз и навсегда объяснено воздействием цензуры на ряд мыслей, который выдвигается на передний план продолжающими быть скрытыми целевыми представлениями. См. блестящее доказательство этого положения у К. Юнга. «К психология dementia praecox» (раннего слабоумия). Несомненным признаком ассоциации, лишенной целевых представлений, считалось то, когда появляющиеся представления (или образы) связывались, по-видимому, между собой узами так называемых поверхностных ассоциаций, то есть при помощи созвучия, словесной двусмысленности, совпадения по времени вне отношения к смыслу, словом, при помощи всех тех ассоциаций, которыми мы пользуемся в анекдотах и в игре слов. Этот признак относится к тем соединениям мыслей, которые от отдельных элементов содержания сновидений приводят нас к «коллатералям», а отсюда уже к истинным мыслям, скрывающимся за сновидениями; во многих анализах мы встречались с примерами этого, и они, вполне естественно, должны были вызывать наше удивление. Ни одна ассоциация не считалась при этом ничтожной, ни одна острота не казалась настолько незначительной, чтобы не послужить мостом от одной мысли к другой. Однако правильное понимание такой снисходительности не представляет труда. Всякий раз, как какой-нибудь психический элемент связывается с другим при помощи странной и поверхностной ассоциации, имеется еще и другая более естественная и глубокая связь между тем и другим, претерпевающая сопротивление цензуры.

Гнет цензуры, а не устранение целевых представлений служит причиной преимущественного господства поверхностных ассоциаций118. Поверхностные ассоциации замещают в изображении более глубокие, когда цензура делает недоступными эти нормальные пути соединения. Это похоже на то, как если какая-нибудь катастрофа, например, наводнение, преграждает в горах все большие широкие дороги; сообщение поддерживается тогда по неудобным и крутым пешеходным тропинкам, по которым бродит обычно только охотник.

Тут можно различить два случая, которые, в сущности, сливаются воедино. Или цензура направляется лишь против соединения двух мыслей, из которых каждая в отдельности не возбуждает ее протеста. Тогда обе мысли входят в сознание по очереди; их связь остается скрытой, но зато мы замечаем поверхностную связь между ними, которая иначе не пришла бы нам в голову и которая обычно исходит из другого пункта комплекса представлений, чем тот, из которого исходит подавленное, но существенное предоставление. Или же обе мысли сами по себе ввиду своего содержания подлежат цензуре; в этом случае обе они предстают не в правильной, а в модифицированной форме: мысли, заменяющие их, избираются таким образом, что при помощи поверхностной ассоциации выражают ту существенную связь, в которой находятся заменяемые ими мысли. Под гнетом цензуры в обоих случаях происходит смещение с нормальной естественной ассоциации к поверхностной и представляющейся абсурдной.

Учитывая это смещение, мы спокойно доверяемся при толковании сновидения и поверхностной ассоциации. Те же соображения относятся, разумеется, и к тому случаю, когда поверхностные ассоциации проявляются в самом содержании сновидения, как, например, в обоих сновидениях, сообщенных Мори (см. выше pelerinage – Pelletier – pelle, километр – килограмм – Гилоло – лобелия – Лопец – лото). Ид анализов невротиков я знаю, какое воспоминание находит себе обычно выражение при этом: воспоминание о чтении энциклопедического словаря (и словаря вообще), из которого большинство в период зрелости удовлетворяет свое любопытство относительно раскрытия половых тайн.

Психоанализ неврозов широко пользуется обоими этими положениями: как тем, что с устранением сознательных целевых представлений господство над ходом представлений переходит на таковые же скрытые, так и тем, что поверхностные ассоциации лишь заменяют собой подавленные и более глубокие; оба эти положения служат даже основой всей техники этого психоанализа. Когда я заставляю пациента отбросить все размышления и рассказать мне, что приходит ему в голову, то я предполагаю при этом, что он не может отогнать от себя представлений о цели лечения, и считаю себя вправе заключить отсюда, что все то мнимо невинное и произвольное, о чем он мне сообщает, стоит в связи с его болезненным состоянием. Второе целевое представление, о котором пациент не догадывается, это представление обо мне. Полная оценка и подробное рассмотрение этого вопроса относится ввиду этого к изложению психоаналитической техники как терапевтического метода. И тут мы подошли к одному из пунктов, выходящих за пределы проблемы толкования сновидений.

Лишь одно возражение из всех вышеуказанных действительно справедливо: то, что мы вовсе не должны переносить в деятельность сновидения всех элементов толкования последнего.