Все авторы сходятся в том, что в сновидении материал бодрственной жизни претерпевает и другие еще более глубокие изменения. Об одном из таких изменений говорит Штрюмпель (с. 17): «Душа вместе с прекращением деятельности чувств и нормального сознания утрачивает и почву, в которой коренятся ее чувства, желания, интересы и поступки. Даже те душевные состояния, чувства, интересы и оценки, которые в бодрст-венном состоянии присущи образам памяти, претерпевают… омрачающий гнет, вследствие чего нарушается их связь с образами; восприятия вещей, лиц, местно-стей, событий и поступков в бодрственной жизни воспроизводится в отдельности чрезвычайно часто, но ни один из них не обладает психической ценностью. Последняя отделена от них, и они поэтому ищут в душе каких-либо самостоятельных средств…» Это лишение образов их психической ценности, которая объясняется опять-таки изолированностью от внешнего мира, является, по мнению Штрюмпеля, главною причиною той чуждости, с которой сновидение противопоставляется в нашем воспоминании действительной жизни.

Мы видели, что уже засыпание знаменует собою отказ от одного из видов душевной деятельности: от произвольного руководства представлениями. В нас внедряется и без того уже очевидное предположение, что состояние сна распространяется и на душевные отправления. То или иное отправление прекращается почти совсем; продолжаются ли другие по-прежнему и совершаются ли они нормальным порядком, это еще вопрос. Существует воззрение, которое говорит, что особенности сноведения объясняются понижением психической деятельности во сне; такому воззрению противоречит впечатление, производимое сновидением на наше бодр-ственное суждение. Сновидение бессвязно, оно соединяет самые резкие противоречия, допускает всякие невоз можности, устраняет наши познания, притупляет наши этическое и моральное чувства. Кто стал бы вести себя в бодрственном состоянии так, как ведет себя иногда в сновидении, того мы, наверное, назвали бы сумасшедшим; кто в действительности стал бы говорить вещи, какие он говорит в сновидении, тот произвел бы на нас впечатление слабоумного. Ввиду этого мы имеем полное основание говорить, что психическая деятельность в сновидении чрезвычайно ничтожна и что высшая интеллектуальная работа почти или совершенно невозможна.

С необычным единодушием – об исключениях мы скажем ниже – авторы высказали эти суждения о сновидении, которые непосредственно ведут к определенной теорий последнего. Я считаю возможным мое резюме собранием мнений многих различных авторов – философов и врачей – о психологической сущности сновидения.

По мнению Лемуана, отсутствие связи между отдельными образами является единственной существенной особенностью сновидения.

Мори соглашается с Лемуаном; он говорит (с. 163):

«Не существует совершенно рациональных сновидений. Всегда присутствует известная бессвязность, анахронизм иди абсурд».

Гегель, по словам Спитты., отрицал за сновидением какую бы то ни было объективную связность.

Дюга говорит: «Сон – это анархия психическая, эмоциональная и умственная. Это игра функций, предоставленных самим себе, происходящая бесконтрольно и бесцельно. Дух в сновидении – автоматический дух».

Об ослаблении внутренней связи и смешении представлений, связанных в бодрственном состоянии логической силой центрального «я», говорит Фолькельт (с. 14), согласно учению которого психическая деятельность во время сна является отнюдь не бесцельной.

Абсурдность связи между представлениями сновидения едва ли может подвергнуться более резкой оценке, чем у Цицерона (De divin. II): «Нет ничего такого глупого, чудовищного, нелепого, беспорядочного, что не могло бы посетить нас в сновидении».

Фехнер говорит (с. 522): «Кажется, будто психическая деятельность из мозга разумного человека переносится в мозг глупца».

Радешток (с. 145); «В действительности кажется невозможным различить в этом хаосе какие-либо твердые законы. Уклоняясь от строгой полиции разумной, руководящей представлениями в бодрственном состоянии воли и от внимания, сновидение калейдоскопически смешивает все в своем хаосе».

Гилъдебрандт (с. 45): «Какие изумительные скачки позволяет себе спящий субъект в своих умозаключениях. С какой смелостью он опрокидывает вверх ногами все самые признанные истины! С какими нелепыми противоречиями в строе природы и общества мирится он, пока, наконец, апогей бессмыслицы не вызывает его пробуждения! Можно множить, например, во сне 3х3=20; нас ничуть не удивит, если собака будет читать стихотворение, если покойник сам ляжет в гроб, если скала будет плыть по морю; мы вполне серьезно принимаем на себя ответственные поручения, становимся морскими министрами или же поступаем на службу к Карлу XII незадолго до Полтавского боя».

Бинц (с. 33) ссылается на выставленную им теорию сновидений: «Из десяти сновидений, по меньшей мере девять, абсурдны. Мы соединяем в них лица и вещи, которые не имеют между собой решительно ничего общего.