Таким образом, скептицизм есть привал для
человеческого разума, где он может обдумать свое догматическое
странствование и набросать план местности, где он находится, чтобы избрать
дальнейший свой путь с большей уверенностью, но это вовсе не место для
постоянного пребывания; такая резиденция может быть там, где достигнута
полная достоверность познания самих предметов или границ, в которых
заключено все наше знание о предметах.

Наш разум не есть неопределимо далеко простирающаяся равнина, пределы
которой известны лишь в общих чертах; скорее его следует сравнивать с
шаром, радиус которого можно вычислить из кривизны дуги на его поверхности
(из природы априорных синтетических положений), и отсюда уже определить
лить с точностью его содержание и границы. Вне этого шара (сферы опыта) для
разума нет объектов; даже вопросы о такого рода предполагаемых предметах
касаются только субъективных принципов полного определения отношений,
которые бывают между рассудочными понятиями в пределах этого шара.

Мы действительно обладаем априорными синтетическими знаниями, как это видно
из основоположений рассудка, антиципирующих опыт. Тот, кто не в состоянии
понять возможность их, может, правда, вначале сомневаться, действительно ли
они присущи нам a priori; но он еще не имеет права видеть в этом их
невозможность, пользуясь только силами рассудка, и признавать
несостоятельными все шаги разума в этом направлении. Он может только
сказать: если бы мы усматривали их источник и подлинность, мы могли бы
определить объем и границы нашего разума, а пока это не достигнуто, все
утверждения разума высказаны наугад. Именно таким образом было бы
обосновано всеобщее сомнение во всякой догматической философии, идущей
своим путем без критики самого разума; но этим не полагался бы еще предел
такому движению разума вперед, если оно было бы подготовлено и обеспечено
лучшей закладкой основания. В самом деле, во-первых, все понятия и даже все
вопросы, предлагаемые нам чистым разумом, находятся не в опыте, а только в
самом разуме, и потому должна существовать возможность решения и понимания
их, что касается их значимости или несостоятельности. Мы не имеем,
во-вторых, права, полагая, будто решение этих задач заложено в природе
вещей, отклонять их и отказываться от их дальнейшего исследования, ссылаясь
на нашу неспособность; ведь один лишь разум породил в своих недрах самые
эти идеи, и потому он сам должен дать отчет об их значении или
диалектической видимости.

Всякая скептическая полемика, собственно, обращена только против
сторонников догматизма, которые, не питая недоверия к своим первоначальным
объективным принципам, т. е. не подвергая их критике, с важным видом
продолжают свой путь; цель такой полемики состоит лишь в том, чтобы
расстроить планы догматиков и привести их к самопознанию. Сама по себе в
отношении того, что мы знаем и чего не можем знать, она ровно ничего не
значит. Все неудачные догматические попытки разума суть факты, которые
всегда полезно подвергать цензуре. Но отсюда нельзя делать вывод о надеждах
разума на больший успех в будущем и о его притязаниях на такой успех;
поэтому одна лишь цензура никогда не может привести к концу споры о правах
человеческого разума.

Так как Юм был, пожалуй, самым проницательным из всех скептиков и так как,
без сомнения, ничто так не повлияло на пробуждение основательного
исследования разума, как его скептический метод, то полезно обрисовать,
насколько это соответствует моей задаче, ход умозаключений и заблуждений
этого проницательного и достойного философа, которые вначале все же напали
на след истины.

Юм, возможно, догадывался, что в определенного роди суждениях мы выходим за
пределы нашего понятия о предмете, хотя никогда полностью не развил этой
мысли. Такие суждения я назвал синтетическими. Нет ничего затруднительного
в том, каким образом я могу посредством опыта выйти из понятия, которое я
имел раньше. Опыт сам есть синтез восприятии, обогащающий мое понятие,
которое я имею с помощью такого восприятия, другими прибавляемыми
понятиями. Но мы полагаем, что можем также a priori выйти за пределы нашего
понятия и расширить свое знание. Мы пытаемся сделать это или с помощью
чистого рассудка в отношении того, что по крайней мере может быть объектом
опыта, или даже с помощью чистого разума в отношении таких свойств вещей, а
также в отношении существования таких предметов, которых никогда не бывает
в опыте. Скептик Юм не различал этих двух видов суждений, хотя и должен был
сделать это, и считал такое самообогащение понятий и, так сказать,
самопорождение нашего рассудка (вместе с разумом) без оплодотворения опытом
прямо невозможным; поэтому он считал все предполагаемые -априорные принципы
их воображаемыми и находил, что они не более как возникающая из опыта и его
законов привычки следовательно, эмпирические, т.