Скачать 94.31 Кбайт
Традиция внутренних школ ушу
С одной стороны, она
объемлет все виды человеческой деятельности и дает каждому явлению
его особенное, неповторимое качество: "великое единство", говорили
древние даосские мудрецы, дает власть правителю, мудрость
подвижнику, женственность женщине и т. д. С другой стороны,
реализация "великого единства", которая знаменует и предельную
полноту дэ, несводима к отдельным видам предметной деятельности, не
принадлежит миру вещей. Указанная двойственность в полной мере
распространяется и на традицию ушу в китайской культуре. Является ли
ушу воинским искусством, техникой рукопашного боя? Ответом должно
быть одинаково категоричное "да" и "нет". Является ли ушу методикой
оздоровления? Опять-таки и да, и нет. Является ли, наконец,
"искусство Кулака" кулачным искусством? Мы должны каким-то образом
усвоить утверждение китайских учителей о том, что подлинное
искусство открывается за пределами искусства, а истинное свершение
таится в неосуществленном и, может быть, вовек неосуществимом.
Как разрешить это видимое противоречие в толковании практики
ушу, а заодно и всей деятельности человека в китайской традиции? В
поисках ответа на этот вопрос обратимся к понятию символической
практики, руководствуясь тем соображением, что, когда мы делаем
что-либо "символически", нам нет необходимости определять или
показывать, что именно мы делаем. Символическое действие примиряет
деятельность и покой, единичный жест и бесконечную действенность.
Его прообразом в человеческой культуре выступает ритуал, особо
выделенное, известное всем и, стало быть, бесконечно осмысленное
действие. Последнее, замечу, и послужило отправной точкой для
традиционной китайской философии.
Обрядовое и, в широком смысле, символическое действие как раз
и являет собой превращение, событие, ведь оно устанавливает связь
между явленным и сокрытым, присутствующим и отсутствующим. В нем
воплощена сила трансформации вещей; оно есть событие, в котором
претворяется, можно сказать, событийность всего сущего. Это
всеобщность, в котором достигает завершения все частное. Такое
символическое действие именовалось в китайском мысли "великим
превращением" (да хуа) или "одним превращением" (и хуа) мира --
превращением всех превращений. Именно: путь всех путей. Канон
Тайцзицюань начинается словами: "В одном движении должна
претвориться одухотворенность всего тела...".
Все это означает, помимо прочего, что китайцев интересовали
не сущности, а события, не предметность вещей, а со-бытийность
предметов. Для мыслителей Китая было не столь важно знать, что есть
человек и какое он имеет знание о мире. Главный вопрос китайской
традиции -- каково отношение человека к миру, как "используются"
вещи? Мудреца в Китае делают мудрым не идеи, а отношение к идеям, не
образ жизни, а способ отношения к жизни, самое качество переживания.
Бытие "великого превращения" имеет свои законы, непохожие на
законы формальной логики, имеющей дело с неизменными сущностями.
Реальность неизбывного, извечно-обновляющегося Свершения непрестанно
преодолевает самое себя, или, что то же самое, сама себя теряет; она
есть там, где ее нет. Это значит, что она достигает завершенности в
пределе своего существования. Оттого же она отождествлялась в
китайской мысли с "постоянным само-отсутствием" (чан у ю), или
просто "пустотно-отсутствующим" (сюй у). Но превращение, чтобы
достичь полноты своего бытия, должно само превратиться и стать...
постоянством. Потеря, чтобы быть собой, должна сама потеряться и
стать чем-то навеки сохраняемым. Этой логике следуют и основные
понятия китайской традиции: "превращение", "сокрытие", "забытье" и
т. д. Каждое из них несет в себе собственное отрицание, имеет
двойное дно, указывает на нечто "другое" в знакомом, на недостижимое
в доступном. Китайский мудрец живет "забытьем" (ван) и, забывая свое
забвение, приходит в конце концов к безыскуснейшей данности жизни,
к истинно родовой, "народной" мудрости. Подобно тому, как искусство
в китайской традиции постигается за пределами всякого умения, к
незыблемой, безупречной правде Великого Пути возвращаются, забыв о
всех умствованиях.
Истина вечносущей Метаморфозы относится в равной мере к жизни
природы и к жизни духа. Природа со-знания и есть событийность.
Сознание не может не стремиться осознать самое себя, и в этом усилии
самосознания преодолевать себя и опознавать смычку между несходными,
более того -- несравненными состояниями духа. В нем нет никакой
сущности, никакой "объективной данности", доступной рассмотрению.
объемлет все виды человеческой деятельности и дает каждому явлению
его особенное, неповторимое качество: "великое единство", говорили
древние даосские мудрецы, дает власть правителю, мудрость
подвижнику, женственность женщине и т. д. С другой стороны,
реализация "великого единства", которая знаменует и предельную
полноту дэ, несводима к отдельным видам предметной деятельности, не
принадлежит миру вещей. Указанная двойственность в полной мере
распространяется и на традицию ушу в китайской культуре. Является ли
ушу воинским искусством, техникой рукопашного боя? Ответом должно
быть одинаково категоричное "да" и "нет". Является ли ушу методикой
оздоровления? Опять-таки и да, и нет. Является ли, наконец,
"искусство Кулака" кулачным искусством? Мы должны каким-то образом
усвоить утверждение китайских учителей о том, что подлинное
искусство открывается за пределами искусства, а истинное свершение
таится в неосуществленном и, может быть, вовек неосуществимом.
Как разрешить это видимое противоречие в толковании практики
ушу, а заодно и всей деятельности человека в китайской традиции? В
поисках ответа на этот вопрос обратимся к понятию символической
практики, руководствуясь тем соображением, что, когда мы делаем
что-либо "символически", нам нет необходимости определять или
показывать, что именно мы делаем. Символическое действие примиряет
деятельность и покой, единичный жест и бесконечную действенность.
Его прообразом в человеческой культуре выступает ритуал, особо
выделенное, известное всем и, стало быть, бесконечно осмысленное
действие. Последнее, замечу, и послужило отправной точкой для
традиционной китайской философии.
Обрядовое и, в широком смысле, символическое действие как раз
и являет собой превращение, событие, ведь оно устанавливает связь
между явленным и сокрытым, присутствующим и отсутствующим. В нем
воплощена сила трансформации вещей; оно есть событие, в котором
претворяется, можно сказать, событийность всего сущего. Это
всеобщность, в котором достигает завершения все частное. Такое
символическое действие именовалось в китайском мысли "великим
превращением" (да хуа) или "одним превращением" (и хуа) мира --
превращением всех превращений. Именно: путь всех путей. Канон
Тайцзицюань начинается словами: "В одном движении должна
претвориться одухотворенность всего тела...".
Все это означает, помимо прочего, что китайцев интересовали
не сущности, а события, не предметность вещей, а со-бытийность
предметов. Для мыслителей Китая было не столь важно знать, что есть
человек и какое он имеет знание о мире. Главный вопрос китайской
традиции -- каково отношение человека к миру, как "используются"
вещи? Мудреца в Китае делают мудрым не идеи, а отношение к идеям, не
образ жизни, а способ отношения к жизни, самое качество переживания.
Бытие "великого превращения" имеет свои законы, непохожие на
законы формальной логики, имеющей дело с неизменными сущностями.
Реальность неизбывного, извечно-обновляющегося Свершения непрестанно
преодолевает самое себя, или, что то же самое, сама себя теряет; она
есть там, где ее нет. Это значит, что она достигает завершенности в
пределе своего существования. Оттого же она отождествлялась в
китайской мысли с "постоянным само-отсутствием" (чан у ю), или
просто "пустотно-отсутствующим" (сюй у). Но превращение, чтобы
достичь полноты своего бытия, должно само превратиться и стать...
постоянством. Потеря, чтобы быть собой, должна сама потеряться и
стать чем-то навеки сохраняемым. Этой логике следуют и основные
понятия китайской традиции: "превращение", "сокрытие", "забытье" и
т. д. Каждое из них несет в себе собственное отрицание, имеет
двойное дно, указывает на нечто "другое" в знакомом, на недостижимое
в доступном. Китайский мудрец живет "забытьем" (ван) и, забывая свое
забвение, приходит в конце концов к безыскуснейшей данности жизни,
к истинно родовой, "народной" мудрости. Подобно тому, как искусство
в китайской традиции постигается за пределами всякого умения, к
незыблемой, безупречной правде Великого Пути возвращаются, забыв о
всех умствованиях.
Истина вечносущей Метаморфозы относится в равной мере к жизни
природы и к жизни духа. Природа со-знания и есть событийность.
Сознание не может не стремиться осознать самое себя, и в этом усилии
самосознания преодолевать себя и опознавать смычку между несходными,
более того -- несравненными состояниями духа. В нем нет никакой
сущности, никакой "объективной данности", доступной рассмотрению.
|
|